вещи, не ведая, что лепечет, но уже от младых ногтей приучаясь к интеллектуальной жестокости, к самой страшной жестокости, какую можно придумать, а они, намотав черные тряпки на шелушащиеся физиономии, стоят за сценой и дергают ниточки... и, значит, никакого нового поколения нет, а есть все та же старая и грязная игра в марионетки, и я был вдвойне ослом, когда обмирал сегодня на сцене... До чего же это мерзкая затея — наша цивилизация...
— Имеющий глаза да видит, — говорил Павор. — Нас не пускают в лепрозорий. Колючая проволока, солдаты, ладно. Но кое-что можно видеть и здесь, в городе. Я видел, как мокрецы разговаривают с мальчишками и как ведут себя при этом эти мальчишки, какими они становятся ангелочками, а спроси у него, как пройти к фабрике, — он тебя обольет презрением с ног до головы...
Нас не пускают в лепрозорий, думал Виктор. Колючая проволока, а мокрецы гуляют по городу свободно. Но не Голем же это выдумал... Вот сволочь, подумал он, отец нации. Вот мерзавец. Значит, и здесь его работа. Лучший друг детей... Очень может быть, очень на него похоже. А вы знаете, господин президент, на вашем месте я бы попытался разнообразить свои приемы. Слишком легко стало отличить ваш хвост от всех других хвостов. Колючая проволока, солдаты, пропуска — значит, господин президент; значит, обязательно какая-нибудь мерзость...
— На кой черт там колючая проволока? — спросил Виктор.
— А я откуда знаю? — сказал Павор. — Никогда раньше там не было колючей проволоки.
— Значит, вы там уже бывали?
— Почему? Не был. Но не первый же я здесь санитарный инспектор... да дело и не в колючей проволоке, мало ли на свете колючей проволоки. Детишек туда пропускают беспрепятственно, мокрецов оттуда выпускают беспрепятственно, а нас с вами туда не пустят — вот что удивительно.
Нет, это все-таки не президент, думал Виктор. Президент и чтение Зурзмансора, да еще и Банева — это как-то не совмещается. И эта разрушительная идеология... Если бы я такое написал, меня бы распяли. Непонятно, непонятно... И нечисто... Спрошу-ка я у Ирмы, подумал он. Просто спрошу и посмотрю, что она будет делать... Между прочим, и Диана должна кое-что знать.
— Вы не слушаете? — спросил Павор.
— Виноват, задумался.
— Я говорю, что не удивился бы, если бы город принял меры. Причем, как и полагается городу, жестокие.
— Я тоже не удивился бы, — пробормотал Виктор. — Я не удивлюсь, если даже мне самому захочется принять кое-какие меры.
Павор поднялся и подошел к окну.
— Ну и погодка, — сказал он с тоской. — Уехать бы отсюда поскорее... Дадите вы мне книгу или нет?
— У меня нет книг, — сказал Виктор. — Все, что я с собой привез, все в санатории... Слушайте, а зачем мокрецам наши дети?
Павор пожал плечами.
— Это же больные люди, — ответил он. — Откуда нам знать? Мы-то с вами здоровые.
В дверь постучали, и вошел Голем, грузный и мокрый.
— Спросим Голема, — сказал Павор. — Голем, зачем мокрецам наши дети?
— Ваши дети? — сказал Голем, внимательно разглядывая этикетку на бутылке с джином. — У вас есть дети, Павор?
— Павор утверждает, — сказал Виктор, — будто ваши мокрецы настраивают городских детей против родителей. Что вы об этом знаете, Голем?
— Гм... — сказал Голем. — Где у вас чистые стаканы? Ага... Мокрецы настраивают детей? Ну что ж... Не они первые, не они последние. — Он прямо в плаще повалился на кушетку и понюхал джин в стакане. — И почему бы в наше время не настраивать детей против родителей, если белых настраивают против черных, а желтых настраивают против белых, а глупых настраивают против умных... Что вас, собственно, удивляет?
— Павор утверждает, — повторил Виктор, — что ваши больные шляются по городу и учат детей всяким странным вещам. Я тоже заметил кое-что подобное, хотя пока что ничего не утверждаю. Так вот, я ничему не удивляюсь, а спрашиваю вас: правда это или нет?
— Насколько я знаю, — сказал Голем, отхлебнув из стакана, — мокрецы спокон веков имели совершенно свободный доступ в город. Не знаю, что вы имеете в виду, когда говорите про обучение всяким странным вещам, но позвольте мне спросить вас, аборигена этих мест: знакома ли вам игрушка под названием «злой волчок»?
— Ну, конечно, — сказал Виктор.
— У вас была такая игрушка?
— У меня, конечно, нет... но у ребят, помнится, была... — Виктор замолчал. — Да, действительно, — сказал он. — Ребята говорили, что этот волчок подарил им мокрец. Вы это имеете в виду?
— Да, именно это. И «погодник», и «деревянную руку»...
— Пардон, — сказал Павор. — Можно узнать мне, пришельцу из столицы, о чем говорят аборигены?
— Нельзя, — сказал Голем. — Это не входит в вашу компетенцию.
— Откуда вы знаете, что входит и что не входит в мою компетенцию? — спросил Павор с обиженным видом.
— Знаю, — сказал Голем. — Догадываюсь, потому что мне так хочется... И перестаньте врать, вы же торговали у Тэдди «погодник» и прекрасно знаете, что это такое.
— Идите вы к черту, — сказал Павор капризно. — Я не про «погодник»...
— Погодите, Павор, — нетерпеливо сказал Виктор. — Голем, вы не ответили на мой вопрос.
— Разве? А мне показалось, что ответил... Видите ли, Виктор, мокрецы — глубоко и безнадежно больные люди. Это страшная штука — генетическая болезнь. Но при этом они сохраняют доброту и ум, так что не надо их обижать.
— Кто их обижает?
— А вы разве не обижаете?
— Пока нет. Пока даже наоборот.
— Ну, тогда все в порядке, — сказал Голем и поднялся. — Тогда поехали.
Виктор вытаращил глаза.
— Куда поехали?
— В санаторий. Я еду в санаторий, вы, я вижу, тоже собираетесь в санаторий, а вы, Павор, ложитесь в постель. Хватит распространять грипп.
Виктор посмотрел на часы.
— Не рано ли? — сказал он.
— Как угодно. Только имейте в виду, с сегодняшнего дня автобус отменили. За нерентабельностью.
— А может быть, сначала пообедаем?
— Как угодно, — повторил Голем. — Я никогда не обедаю. И вам не советую.
Виктор пощупал живот.
— Да, — сказал он. Потом он посмотрел на Павора. — Поеду, пожалуй.
— А мне-то что? — сказал Павор. Он был обижен. — Только книжек привезите.
— Обязательно, — пообещал Виктор и стал одеваться.
Когда они влезли в машину, под сырой брезент, в сырой, провонявший табаком, бензином и медикаментами кузов, Голем сказал:
— Вы намеки понимаете?
— Иногда, — ответил Виктор. — Когда знаю, что это намеки. А что?
— Так вот обратите внимание: намек. Перестаньте трепаться.
— Гм, — пробормотал Виктор. — И как прикажете это понимать?
— Как намек. Перестаньте болтать языком.
— С удовольствием, — сказал Виктор и замолчал, раздумывая.
