Страна багровых туч, Путь на Амальтею, Стажеры

Юрковский воскликнул с горечью:

- Бросать на полдороге такое дело!

- Лучшее - враг хорошего, Владимир Сергеевич. И потом, мы сделали свое дело…

- Вы не специалист, - дерзко сказал Юрковский.

- Я командир! - Ермаков заиграл желваками и проговорил, сдерживаясь: - Я отвечаю за исход всего дела. Я мог бы просто приказать, но я выслушал ваши доводы и… считаю их неубедительными. Не будем больше об этом… И, кроме того, если Михаил в течение ближайшего часа свяжется с нами и приведет «Хиус» сюда, я дам вам еще два-три дня…

- Утешение, - язвительно проговорил Юрковский.

- Надеяться на связь - надеяться на бога, - криво усмехнулся именинник.

- К сожалению, вы правы, Григорий Иоганнович, - холодно согласился Ермаков и поглядел на часы.

Вечер был испорчен несомненно. Геологи сели бок о бок и понурили головы. Ермаков снова занялся приемником. Репродуктор выл и надсадно каркал. Бежали минуты. Связи не было. Забытая бутылка одиноко стояла посреди белой салфетки.

«Кр-ра, кр-ра, ти-иу-у, фюи-и…» - затянул приемник. Индикаторы на стене медленно налились красным. Заверещали счетчики радиации.

- Венера приветствует тебя, Иоганыч, - деревянным голосом сообщил Юрковский.

- Ах, боже мой, боже мой!.. - проговорил именинник с невыразимой тоской и принялся ругаться вполголоса по-латышски.

«Фюи-и-и-у-у», - неслось из репродуктора.

Ты слышишь печальный напев кабестана?
Не слышишь? Ну что ж, не беда…
Уходят из гавани Дети Тумана,
Уходят. Надолго? Куда? -

вдруг негромко пропел Юрковский на мотив знакомой лирической песенки.

- А, это что-то новое! - оживился Дауге. - А дальше?

- Подпевать будешь? - спросил Юрковский немного смущенно.

- Конечно! Давай!

Юрковский повторил, и Дауге ужасным голосом подхватил:

Уходят из гавани Дети Тумана,
Уходят. Надолго? Куда?

Ты слышишь, как чайка рыдает и плачет,
Свинцовую зыбь бороздя, -
Скрываются строгие черные мачты
За серой завесой дождя…

В предутренний ветер, в ненастное море,
Где белая пена бурлит,
Спокойные люди в неясные зори
Уводят свои корабли.

Их ждут штормовые часы у штурвала,
Прибой у неведомых скал,
И бешеный грохот девятого вала,
И рифов голодный оскал,

И жаркие ночи, и влажные сети,
И шелест сухих парусов,
И ласковый теплый, целующий ветер
Далеких прибрежных лесов.

Их ждут берега четырех океанов,
Там плещет чужая вода…
Уходят из гавани Дети Тумана…
Вернутся не скоро… Когда?

- «Вернутся не скоро… Когда?» - задумчиво повторил Дауге. - Молодец, Володя, хорошо…

Разлили и выпили по одной. Юрковский, приуныв, склонил на руки красивую, чуть седую голову. Ермаков о чем-то напряженно думал, ежеминутно механически взглядывая на часы. Быкову стало совсем грустно, он откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза. В памяти вставали милые сердцу, страшно далекие образы - синее глубокое небо, легкий ласковый теплый ветерок, белые клочки облаков в темной дрожащей лужице… Земля…

- Хватит, Иоганыч, - раздался голос Юрковского.

Быков поднял веки. Дауге наливал в стаканчик. Руки его дрожали, янтарные капли, весело сверкая в электрическом свете, падали на салфетку, разбегаясь по ней маленькими яркими шариками.

- Это не мне, - строго сказал Иоганыч, - и не тебе…

Он потянулся через закуски:

- Выпей, Богдан… Ну, знаю, что не терпишь, но ради меня - должен!

Юрковский отшатнулся. Держа стаканчик в вытянутой руке, Дауге говорил убеждающе:

- В Дымное море нас все равно не пустят. Эрго - поход окончен. Ради этого абсолютно нельзя не выпить…

Ермаков вдруг поднялся. Совершенно спокойно, не отрывая глаз от циферблата часов, он сказал:

- Извините, я выключу свет. Надо осмотреть окрестности.

- П-пожалуйста, - с трудом проговорил Быков, не отрывая глаз от белых щек Дауге.