Том 11. Неопубликованное. Публицистика

Здесь — впервые и уже навсегда — АБС демонстрируют новое понимание сильного человека. Не мышцы. Не самоотверженный героизм неумного чудака, «героя-удальца». И даже — не добрая сила Савела Репнина. Но — сильная доброта Леонида Андреевича Горбовского.

Если же смотреть шире, то слова и дела Горбовского — воплощение позиции Стругацких вообще. Едва ли можно найти более емкий и более точный девиз их жизни и творчества, чем эта простая фраза: «Мне очень удобно лежать, но если хотите, я помогу вам».

ВСЕ ЛЮДИ СТАРШЕ ДЕСЯТИ ЛЕТ. «Трудно быть богом»

Говорить об этой книге можно бесконечно, а стало быть — говорить не стоит. Она говорит сама. И как собрание афоризмов, и как высшее литературное воплощение идеи ШКОЛЫ. У не читавшего в юности «Трудно быть богом» — прореха в образовании, более того — в воспитании. Притом невосполнимая.

И еще. Тот, кто прочел эту книгу один раз и «все понял», столь же наивен, как пресловутые слепцы, на ощупь составлявшие представление о слоне…

* * *

И все же — один фрагмент. Уж его-то не упомянуть никак невозможно.

«— Тогда, господи, сотри нас с лица земли и создай заново более совершенными… или, еще лучше, оставь нас и дай нам идти своей дорогой.

— Сердце мое полно жалости, — медленно сказал Румата. — Я не могу этого сделать.

И тут он увидел глаза Киры. Кира глядела на него с ужасом и надеждой».

С ужасом и надеждой. В этих словах — определение взгляда на мир думающего, видящего и слышащего, но и не теряющего последней веры интеллигента. Будь то Мастер, с ужасом и надеждой приоткрывающий окно в Будущее, или его читатель, вглядывающийся из-за плеча автора в неведомые миры, порой — апокалиптически мрачные, порой — утопически прекрасные, но всякий раз — завораживающие непонятностью и новизной. (Все это, разумеется, при условии, что Мастер — настоящий.) Каждый, кто хоть раз в жизни обращал свой взор чуть выше обыденности, знает, сколько горького пессимизма и вместе с тем возвышающей дух веры в светлое будущее таится в этом словосочетании — с ужасом и надеждой.

В окончании диалога Руматы с Будахом заключена и иная аллегория. Перед нами — художник, Мастер, сердце которого полно жалости, и потому он не в силах оставить паству и дать ей идти своей дорогой, ибо есть те немногие — из слышащих, — кто верит, и чьи глаза, полные ужаса и надежды, не позволяют ему умыть руки, отказаться от такой трудной миссии — быть для них богом.

РАЗУМНЫЕ МИНЕРАЛЫ, А ТАКЖЕ КОММУНИСТЫ. «Понедельник начинается в субботу»

Современный читатель воспринимает «Понедельник» неоднозначно. Это неудивительно. С одной стороны, сам Борис Стругацкий настаивает на том, что вещь эта — предельно легкомысленная, писалась исключительно как капустник и никакой особой эзоповой нагрузки не несла, разве что местами и едва ли не случайно. С другой же — не заметить эзопова письма, причем едва ли не сплошного, внимательный читатель попросту не может.

Каждому предоставляется решать этот вопрос самостоятельно. Я же, со своей стороны, настоятельно рекомендую блестящее эссе Ал. Ал. Щербакова «Тридцать лет сплошного понедельника»[58] — на предмет промывания мозгов. То есть для повышения КПД работы того самого эзопова юмора, которым буквально пропитана книга.

Ибо ценность данного произведения заключается отнюдь не в «обшивке». Как, впрочем, и ценность любого произведения АБС.

* * *

Однако — совсем немного о трактовке текста.

Первое знакомство. «Как он в общежитие-то пройдет?» — «Д-да, черт, — сказал горбоносый. — Действительно, день не поработаешь — забываешь про все эти штуки». Само собой, у героя — а вместе с ним и у читателя — с самого начала складывается представление о закрытом предприятии: «Понятно. Что- нибудь с космосом?» А чуть позже, после знакомства с местным так называемым замдиректора по АХЧ («С Модестом Матвеевичем все старались поддерживать только хорошие отношения, поскольку человек он был могучий, непреклонный и фантастически невежественный»), а также с местными политическими ссыльными («…славный серенький домовик из Рязанской области, сосланный Вием в Соловец за какую-то провинность: с кем-то он там не так поздоровался или отказался есть гадюку вареную…») — после этого впечатление о закрытом НИИ утверждается окончательно. Говоря же языком, принятым в те времена, действие происходит в обычной научной шарашке. Нет, настоящих ЗК там быть не может — уже не те времена. Но… Но шарашка — она шарашка и есть. А такие детали, как имя, мягко говоря, «товарища завкадрами» (боюсь, не так просто объяснить нынешнему молодому читателю, что такое «первый отдел» вообще и как выглядело сие явление природы в закрытом НИИ или КБ в частности), лишь закрепляют сложившееся впечатление.

Правда, некоторые современные читатели полагают, будто в те времена сотрудник «обычного» закрытого учреждения (расположенного почему-то в глубинке) жил в обычной общаге, на обычную зарплату «эмэнэса». И что всё это — примета времени… Что сказать? Были, конечно, и эмэнэсы, были и общаги — всё так… Но были ведь и космические КБ, а в них трудились они — вольняшки из шарашек. Тоже ведь примета времени… Как и вот это, смешное и горько-правдивое одновременно: «Совершенно секретно. Перед прочтением сжечь»…

Что же касается уникальной параллели, проведенной Стругацкими между силами сказочными и административными, то, забегая вперед, напомню: Модест Матвеевич — не последний «типичный представитель» непобедимой партии антимагов в книгах АБС. «Весьма глубокое соотношение между законами административными и законами магическими», которое авторы «Понедельника» так удачно подметили, глубоко и всерьез раскрыто в совсем-совсем другой истории — повести «Сказка о Тройке». Однако всему свое время.

ПРАВДА, НО НЕ ДЛЯ ДУРАКОВ. «Хищные вещи века»

Главное про эту книгу уже сказано. Осталось лишь одно важное замечание. На тему «юношеский оптимизм и зрелая информированность».

В «Возвращении» Леонид Андреевич говорит о «зябликах» — людях, которые «в науке разбираются плохо от лености или там плохого воспитания». Зябликов этих хотя и хватает, по словам Горбовского, однако вполне очевидно: в мире Полудня их малое меньшинство.

Здесь же, в «Хищных вещах» все обстоит куда как реалистичнее и, соответственно, пессимистичнее. На сцене появляется выразитель чаяний НАРОДА — доктор философии Опир, воспринимающий науку исключительно в качестве источника удобств и наслаждений. Вот уж кто воистину оптимист…

Иван Жилин (ТОТ, молодой Жилин, из «Стажеров») верил, что в счастливом будущем все будут творцами. Во всяком случае, это тот идеал, к которому он хотел бы стремиться. Опир же верит в нечто прямо противоположное. Он сам — воплощение Страны Дураков, подобно тому, как Горбовский — воплощение Полудня.

И все бы ничего, да вот только и философия доктора Опира, и его предсказания, выглядят куда меньшей фантастикой, чем идеалы Жилина и Горбовского. Если смотреть холодно и честно.

Собственно, тот факт, что Страна Дураков — всего лишь заповедник инстинктивной деятельности,