Чиновник немедленно извлек этот лист из-под списков и протянул Румате.
- В желтую дверь, на второй этаж, комната шесть, прямо по коридору, направо и налево, - сказал он. - Следующий…
Румата просмотрел лист. Это не был приказ на освобождение Будаха. Это было основание для получения пропуска в пятый, специальный отдел канцелярии, где ему надлежало взять предписание в секретариат тайных дел.
- Что ты мне дал, дубина? - спросил Румата. - Где приказ?
- В желтую дверь, на второй этаж, комната шесть, прямо по коридору направо и налево, - повторил чиновник.
- Я спрашиваю, где приказ? - рявкнул Румата.
- Не знаю… не знаю… Следующий! Над ухом Руматы послышалось сопение, и что-то мягкое и жаркое навалилось ему на спину. Он отстранился. К столу снова протиснулся дон Пифа.
- Не лезет, - сказал он пискливо.
Чиновник мутно поглядел на него.
- Имя? Звание? - спросил он.
- Не лезет, - снова сказал дон Пифа, дергая браслет, едва налезающий на три жирных пальца.
- Не лезет… не лезет… - пробормотал чиновник и вдруг притянул к себе толстую книгу, лежащую справа на столе. Книга была зловещего вида - в черном засаленном переплете. Несколько секунд дон Пифа оторопело смотрел на нее, потом вдруг отшатнулся и, не говоря ни слова, устремился к выходу. В очереди загомонили: «Не задерживайтесь, быстрее!» Румата тоже отошел от стола. Вот это трясина, подумал он. Ну, я вас… Чиновник принялся бубнить в пространство: «Если же указанный знак очищения не помещается на левом запястье очищенного или ежели очищенный не имеет левого запястья как такового…» Румата обошел стол, запустил обе руки в сундук с браслетами, захватил, сколько мог, и пошел прочь.
- Эй, эй, - без выражения окликнул его чиновник. - Основание!
- Во имя господа, - значительно сказал Румата, оглянувшись через плечо. Чиновник и брат Тибак дружно встали и нестройно ответили: «Именем его». Очередь глядела вслед Румате с завистью и восхищением.
Выйдя из канцелярии, Румата медленно направился к Веселой Башне, защелкивая по дороге браслеты на левой руке. Браслетов оказалось девять, и на левой руке уместилось только пять. Остальные четыре Румата нацепил на правую руку. На измор хотел меня взять епископ Арканарский, думал он. Не выйдет. Браслеты звякали на каждом шагу, в руке Румата держал на виду внушительную бумагу лист шесть - семнадцать - одиннадцать, украшенный разноцветными печатями. Встречные монахи, пешие и конные, торопливо сворачивали с дороги. В толпе на почтительном расстоянии то появлялся, то исчезал неприметный шпион-телохранитель. Румата, немилосердно колотя замешкавшихся ножнами мечей, пробрался к воротам, грозно рыкнул на сунувшегося было стражника и, миновав двор, стал спускаться по осклизлым, выщербленным ступеням в озаренный коптящими факелами полумрак. Здесь начиналась святая святых бывшего министерства охраны короны - королевская тюрьма и следственные камеры.
В сводчатых коридорах через каждые десять шагов торчал из ржавого гнезда в стене смердящий факел. Под каждым факелом в нише, похожей на пещеру, чернела дверца с зарешеченным окошечком. Это были входы в тюремные помещения, закрытые снаружи тяжелыми железными засовами. В коридорах было полно народу. Толкались, бегали, кричали, командовали… Скрипели засовы, хлопали двери, кого-то били, и он вопил, кого-то волокли, и он упирался, кого-то заталкивали в камеру, и без того набитую до отказа, кого-то пытались из камеры вытянуть и никак не могли, он истошно кричал: «Не я, не я!» - и цеплялся за соседей. Лица встречных монахов были деловиты до ожесточенности. Каждый спешил, каждый творил государственной важности дела. Румата, пытаясь разобраться, что к чему, неторопливо проходил коридор за коридором, спускаясь все ниже и ниже. В нижних этажах было поспокойнее. Здесь, судя по разговорам, экзаменовались выпускники Патриотической школы. Полуголые грудастые недоросли в кожаных передниках стояли кучками у дверей пыточных камер, листали засаленные руководства и время от времени подходили пить воду к большому баку с кружкой на цепи. Из камер доносились ужасные крики, звуки ударов, густо тянуло горелым. И разговоры, разговоры!…
- У костоломки есть такой винт сверху, так он сломался. А я виноват? Он меня выпер. «Дубина, - говорит, - стоеросовая, получи, - говорит, - пять по мягкому и опять приходи…»
- А вот узнать бы, кто сечет, может, наш же брат студент и сечет. Так договориться заранее, грошей по пять с носу собрать и сунуть…
- Когда жиру много, накалять зубец не след, все одно в жиру остынет. Ты щипчики возьми и сало слегка отдери…
- Так ведь поножи господа бога для ног, они пошире будут и на клиньях, а перчатки великомученицы - на винтах, это для руки специально, понял?
- Смехота, братья! Захожу, гляжу - в цепях-то кто? Фика Рыжий, мясник с нашей улицы, уши мне все пьяный рвал. Ну, держись, думаю, уж порадуюсь я…
- А Пэкора Губу как с утра монахи уволокли, так и не вернулся. И на экзамен не пришел.
- Эх, мне бы мясокрутку применить, а я его сдуру ломиком по бокам, ну, сломал ребро. Тут отец Кин меня за виски, сапогом под копчик, да так точно, братья, скажу вам - света я невзвидел, до се больно. «Ты что, - говорит, - мне матерьял портишь?»
Смотрите, смотрите, друзья мои, думал Румата, медленно поворачивая голову из стороны в сторону. Это не теория. Этого никто из людей еще не видел. Смотрите, слушайте, кинографируйте… и цените, и любите, черт вас возьми, свое время, и поклонитесь памяти тех, кто прошел через это! Вглядывайтесь в эти морды, молодые, тупые, равнодушные, привычные ко всякому зверству, да не воротите нос, ваши собственные предки были не лучше…
Его заметили. Десяток пар всякого повидавших глаз уставился на него.
- Во, дон стоят. Побелели весь.
- Хе… Так благородные, известно, не в привычку…
- Воды, говорят, в таких случаях дать, да цепь коротка, не дотянуть…
- Чего там, оклемаются…
- Мне бы такого… Такие про что спросишь, про то и ответят…
- Вы, братья, потише, не то как рубанет… Колец-то сколько… И бумага.
- Как-то они на нас уставились… Отойдем, братья, от греха.
Они группой стронулись с места, отошли в тень и оттуда поблескивали осторожными паучьими глазками. Ну, хватит с меня, подумал Румата. Он примерился было поймать за рясу пробегающего монаха, но тут заметил сразу трех, не суетящихся, а занятых делом на месте. Они лупили палками палача: видимо, за нерадивость. Румата подошел к ним.
- Во имя господа, - негромко сказал он, брякнув кольцами.
Монахи опустили палки, присмотрелись.
- Именем его, - сказал самый рослый.
- А ну, отцы, - сказал Румата, - проводите к коридорному смотрителю.
Монахи переглянулись. Палач проворно отполз и спрятался за баком.
- А он тебе зачем? - спросил рослый монах.
Румата молча поднял бумагу к его лицу, подержал и опустил.
- Ага, - сказал монах. - Ну, я нынче буду коридорный смотритель.
- Превосходно, - сказал Румата и свернул бумагу в трубку. - Я дон Румата. Его преосвященство подарил мне доктора Будаха. Ступай и приведи его.
Монах сунул руку под клобук и громко поскребся.
- Будах? - сказал он раздумчиво. - Это который же Будах? Растлитель, что ли?
- Не, - сказал другой монах. - Растлитель - тот Рудах. Его и выпустили еще ночью. Сам отец Кин его расковал и наружу вывел. А я…
- Вздор, вздор! - нетерпеливо сказал Румата, похлопывая себя бумагой по бедру. - Будах. Королевский отравитель.
- А-а… - сказал смотритель. - Знаю. Так он уже на колу, наверное… Брат Пакка, сходи в
