Страна багровых туч. Глиняный бог

вкопанный.

За время жизни в пустыне я не раз совершал прогулки по песчаному морю. Я привык к окружающему меня монотонному пейзажу. Я знал здесь все до мелочи. С первого дня пребывания в институте все было неизменным и застывшим, и только черный дым валил из трубы южной лаборатории то сильнее, то слабее, поверхность песка в зависимости от ветра морщилась мелкой рябью, а то принимала форму застывших волн. Песок всегда в лучах солнца был кремового цвета, в особенности в жаркие дни, приобретал слегка голубоватый оттенок, как будто бы покрывался тончайшей блестящей пленкой, в которой отражалось небо. И все кругом было засыпано песком, на котором кое-где виднелись редкие следы проходивших по нему людей, следы, которые быстро исчезали.

Так вот сейчас я стоял перед дверью в свой барак и с удивлением смотрел на предмет, лежавший справа от каменных ступенек. Мне не трудно было догадаться, что это была дохлая крыса.

Появление ее было столь неожиданным, что, не поверив своим глазам, я легонько ударил серый трупик носком ботинка. Каково же было мое изумление, когда я, почувствовал, что коснулся чего-то твердого, как камень.

Я огляделся вокруг. Одна пара часовых стояла далеко, с северной стороны, а вторая была почти рядом со, мной. В соответствии с принятым порядком, они стояли неподвижно и смотрели в мою сторону.

С минуту поколебавшись, я наклонился над крысой и, стал тщательно завязывать шнурок на ботинке. Через несколько секунд я выпрямился, держа в руке, крысу, и не торопясь вошел в лабораторию.

Вначале я подумал, что крыса высохла на солнце. Такая мысль пришла мне в голову потому, что, как только я тронул ее длинный хвост, он легко сломался, как тонкая сухая ветка. Однако ее тело не имело того сморщенного вида, какой бывает у высушенных животных. Труп больше напоминал чучело, набитое изнутри чем-то очень твердым. Шерсть крысы была жесткой, как щетина.

“Если это специально изготовленное чучело, то кто мог его уронить у моей двери?” — подумал я.

Я не мог не заметить ее в предыдущие дни во время прогулок. Она появилась именно сегодня утром, в то время, когда я находился у Шварца. Может быть, именно в течение этого часа кто-нибудь подходил к моей двери? Но тогда на песке были бы видны следы. Чем больше я смотрел на труп крысы, вспоминая все события, происшедшие в эти ранние утренние часы, тем больше я приходил к выводу, что крыса появилась у двери как-то сама собой. Невероятность этого предположения заставила меня приняться за вскрытие ее трупа. Я взял скальпель и попробовал воткнуть его в ее брюшко. Но это оказалось так же невозможно, как если бы я пожелал проткнуть камень. Кончик ножа беспомощно царапал по поверхности, сдирая тонкий слой шерсти. Попытка отрезать лапку окончилась тем, что она просто сломалась. Я посмотрел на слом и, к своему удивлению, заметил, что он блестит, как обломанный край гранита. Убедившись, что разрезать труп крысы мне не удастся, я решил его разбить. Я положил его на тяжелую плиту, на которой обычно сжигал препараты для анализа золы, и ударил по ней тяжелым агатовым пестиком. Несколько ударов были безрезультатны. Тогда я взял молоток и ударил им по крысе изо всех сил. После этого ее труп раскололся на несколько крупных кусков. Поверхности раскола имели блестящий стеклообразный вид с узорами, в которых не трудно было угадать сечения внутренних органов животного. В недоумении я вертел куски крысы в руках. Если даже предположить, что ее специально сделали из камня и натянули на нее шерстяной покров, то какова была необходимость так тщательно воспроизводить ее внутреннюю структуру?

Нет, это не каменная модель крысы. Это настоящая крыса, которая раньше была живой, но по какой-то непонятной для меня причине превратилась в каменную. И мне было неясно только одно: окаменела ли она после того, как она подбежала к двери моей лаборатории, или же…

После недолгих размышлений я отколол от крысы небольшой кусок и побежал к спектрографу. Вспыхнуло яркое пламя дуги, и в нем затрещало и загорелось то, что я отколол от трупика. На спектрограмме я увидел то, что ожидал, — среди огромного множества различных линий, принадлежавших главным образом железу, выделялись жирные черные линии, по которым не трудно было узнать кремний.

Крыса действительно была каменной.

Это открытие вдруг совершенно по-новому осветило мне смысл всей моей работы. Я неожиданно понял, почему кремний одно время так назойливо выявлялся в моих анализах. Я смутно догадывался, что грязь, которую мне приносил Пуассон, по-видимому, являлась результатом сжигания или измельчения таких же каменных животных, как и найденная мною крыса. По-новому выглядел намек Мориса, на то, что доктор Грабер собирается сыграть с биохимией какую-то шутку. Мне стало ясно, что кремний немцы пытаются втолкнуть в живой организм. Но зачем? Ведь не для того же, чтобы изготавливать каменные чучела? Тогда для чего?

Наступили сумерки, а я продолжал сидеть, погруженный в свои размышления. Чем больше я думал, тем больше терялся в догадках. В конечном счете, эта каменная крыса была еще одной тайной.

От напряженного раздумья мутилось в голове. Я чувствовал, что если в ближайшее время я не пойму смысла всего этого, то сойду с ума. Теперь я не мог обратиться с прямым вопросом к Шварцу. Свою находку я должен держать в тайне. Нужно было искать какие-то другие пути для решения загадки. И тогда я вспомнил. Ключ!

Где ключ, который мне передал Пуассон в ночь своего побега?

Я вспомнил. Он был спрятан под тяжелым рельсом, на котором стоял спектрограф. Я нашел его и как величайшую драгоценность сжал в руке. Я решительно подошел к двери серого ящика, на котором был изображен человеческий череп между двумя костями, перечеркнутый красной молнией.

Нет, так нельзя. Это не простая прогулка. Это опасная экспедиция, к которой нужно долго и тщательно готовиться. За каждым моим движением в лаборатории следят там, у Грабера. Фрау Айнциг знает все о каждом моем шаге. Прежде чем отправиться в путешествие, для выяснения тайны, я должен себя обезопасить. Для этого нужно тщательно разобраться, как за мной следят.

Я отошел от серой двери с изображением черепа и снова положил ключ под рельсу. Я убрал осколки крысы в банку и спрятал в шкаф с химической посудой. В эту ночь мне снились каменные идолы с неподвижными, сложенными на груди, руками. Они поднимали тяжелые головы вверх и глухими голосами взывали о мщении…

ОАЗИС АЛЫХ ПАЛЬМ

То, что за каждым моим шагом следила фрау Айнциг с телефонной станции, стало мне ясно вскоре после прибытия в институт. Это не только следовало из того, что она будила меня в те дни, когда по той или иной причине я просыпал на работу. Были и другие, более очевидные доказательства. Однажды, когда рабочий день кончился и я ушел к себе в комнату, она позвонила и сообщила мне, что я забыл выключить в фотолаборатории воду. Как всегда, с подчеркнутой вежливостью и ехидством она сказала: “Господин Мюрдаль, вы, по-видимому, думаете, что находитесь в Париже и что за окном вашей квартиры протекает Сена”. В другой раз она спросила меня, кто ко мне заходил, хотя у меня никого не было.

— Тогда скажите, пожалуйста, что вы только что делали?

— Я нашел неудобным расположение сушильного шкафа и переставил его на новое место, поближе к раковине, — ответил я, удивленный.

— Понятно, — проквакала она и повесила трубку.

Итак, по каким-то неизвестным мне сигналам она довольно хорошо была осведомлена о том, что происходило в лаборатории. Я долго размышлял по этому поводу и пришел к выводу, что, возможно, у фрау Айнциг перед глазами висит доска с планом моей лаборатории, — на которой, как у железнодорожного диспетчера, загораются сигнальные лампочки, показывающие, где я нахожусь и что я делаю. Нужно было разобраться в системе сигнализации.

Все тяжелые приборы и шкафы, находившиеся в лаборатории, были поставлены на каменный фундамент, не связанный с настилом полов. Пол был покрыт коричневым линолеумом, и, когда по нему ходишь, возникает такое ощущение, будто ступаешь по мягкому ковру. Несомненно, пол был устроен таким