— Без них будете спокойнее спать, — пошутил отец, здороваясь с Ортяковым.
— Я тоже так думаю! — согласился тот.
Раздался лёгкий свист. Алексей Ильчук предупреждал: на подходе — телега, очевидно, едет Тарнавский. Сигнал передали по всем постам. Везде чувствовалась напряжённость, все сознавали — имеют дело с опасным бандитом.
Во двор шумно ворвались разгорячённые кони.
— Тпр-рр-прр-р!
Бруно первым соскочил с телеги.
— Стой! Руки вверх! — отец и Глинко наставили на «коршуна» винтовки.
Тарнавский на какой-то миг застыл. В его глазах блеснули тысячи недобрых огоньков. Судорожно выхватив из кобуры пистолет, он выстрелил, но не попал.
— Бросай оружие, стервятник! — вышел из себя Глинко.
Тарнавский пытался перезарядить пистолет. Но его упредили. Грянуло одновременно два выстрела. Схватившись руками за грудь, предатель свалился наземь.
Воспользовавшись моментом дуэли, остальные пассажиры нырнули в кусты. Партизаны выловили их и тут же, у безжизненного тела палача, построили.
— Что с ними сделать? — обратился я к партизанам.
— Пусть себе сами кару выберут! — отозвался отец.
— Расстрелять собак! — настаивал Николай Киселев. Трофим затрясся как в лихорадке.
— Буду делать всё, что прикажете! Только не расстреливайте…
Жорж смягчился:
— Хорошо, проверим. Но знай: будешь и дальше подлецом — не уйдёшь от народной кары!
Вслед га Трофимом просили прощения остальные. Они поклялись, что больше их никто не заставит служить фашистам. И мы отпустили «заблудившихся».
Мы расправились с «лесным коршуном» в день продажи дров и лесоматериалов Невирковским лесничеством. Из окрестных сёл и хуторов сюда съехались крестьяне. Владимир Леонтьев и Василий Самокиш разрешили им взять из скирды сена для лошадей. Людей предупредили, чтобы они немного задержались
— Кто они и чего хотят от нас? — недоумевали крестьяне.
Кто-то ответил:
— Подождём, узнаем какому богу служат. Нас не должны трогать.
— Не должны? — вмешался другой. — А немцы разве должны? Да так нашего брата хватают, ой, ой!…
— Так то ж немцы!…
К полудню, когда собралась добрая сотня человек, Киселев, отец и я подошли к ним. Мы отвечали на вопросы крестьян, рассказывали им о своей борьбе с гитлеровскими оккупангами и их пособниками.
— За что вы казнили его? — указал рукой на труп Тарнавского молодой крестьянин.
— За собачью преданность врагам Родины. За избиение и грабёж земляков, за убийство простых людей, за службу в гестапо, — горячо разъяснил отец.
— Раз такой, туда ему и дорога!
— А с нами что будете делать? — задали вопрос из толпы.
— Слушайте, люди добрые, -обратился я к крестьянам. — Гитлеровцы вторглись в нашу страну и грабят её, женщин насилуют, детей и стариков убивают… Тюрьмы и концлагеря переполнены. Вот мы и сражаемся с захватчиками и теми, кто помогает им вершить чёрные дела.
— Правильно! — одобрительно загудела толпа. Потом сказал отец:
— Многие из вас смертельно ненавидят фашистов, но боятся выступить против них. Знайте, Красная Армия ведёт жестокие бои, она победит неизбежно! Каждый из вас должен найти своё место в этой борьбе, чтобы потом совесть не мучила и детям в глаза открыто смотреть.
Отец говорил душевно, страстно, и крестьяне слушали, затаив дыхание.
— А что касается вашей сегодняшней заботы, — заключил он, — то мы разрешаем: дрова, находящиеся в складометрах, и спиленные деревья — забирайте подчистую, бесплатно!
Обрадованные крестьяне бросились к телегам.
— Спасибо, товарищи партизаны! — благодарили они. Все имущество Бруно Тарнавского было конфисковано и роздано беднякам.
Во второй половине дня наша группа покинула лесничество.
А по всему Межиричскому району распространилась молва о добрых делах советских партизан и о том, что их в Невирковском и Липенском лесах — несметное количество.
ПЛЕННИКИ ОСВОБОЖДЕНЫ
Пётр Трофимчук возвратился из Людвиполя и сообщил: гестапо намерено переправить из Костополя в Людвиполь группу политзаключённых.
— Кто конвоирует?
— Очевидно, жандармы и шуцманы.
— Известно время выезда машины?
— Узнали только, что завтра.
Товарищи встретили сообщение Трофимчука с воодушевлением.
— Наш арсенал пополнится! — восхищался Воробьев. — К тому же — обмундирование, документы добудем…
— Не это главное, Федор, — поправил его Леонтьев.
— Что же, по-твоему, главное?
— Освободим узников!
…Моросил дождь. Но несмотря на темень и непогоду, к рассвету партизаны были у Людвипольского тракта. Основная часть группы расположилась у самой дороги. Леонтьев и я укрылись в Озирецком лесничестве. По замыслу мы должны были преградить отход конвоиров.
В тот день был какой-то религиозный праздник, из Погориловки доносился колокольный звон. Мимо нашей засады к церкви потянулась вереница верующих из села Озирцы. Некоторые из них, проявив излишнее любопытство, заметили нас, и их пришлось задержать до определённого времени.
К зданию костопольского гестапо подкатила грузовая автомашина. Двое шуцманов вывели четырёх узников со связанными назад руками и втолкнули в открытый кузов. Распухшие лица с кровоподтёками свидетельствовали о характере той «обработки», какой подвергали узников в застенках фашистской тайной полиции.
Спустя несколько минут из здания гестапо вышел офицер, а вслед за ним шуцман — лакей нёс чёрный чемодан с личными вещами обер-лейтенанта.
У офицера — самодовольное холёное лицо с маленькими, рыскающими глазами. От шуцманов не ускользнуло приподнятое настроение обер-лейтенанта Иоганна Шюце — заместителя начальника жандармерии. Сегодня он снизошёл до того, что поделился с ними своей радостью: его представили к награде и повышению в звании. В знак благодарности Шюце отлично проведёт порученную ему акцию.
Шюце осведомился, соблюдены ли все предписанные им меры предосторожности.
— Все, господин офицер, — подобострастно ответил старший шуцман. — В Людвиполе предупреждены. Всё идёт по графику.
— Очень хорошо!
Офицер сел в кабину рядом с водителем. Грузовик поехал по узким улочкам провинциального городка. Выбравшись на широкую центральную улицу, помчался на юго-восток. Гестаповец погрузился в размышления. Он сделал вывод, что настоящие края не так уж плохи! Конечно, Горынь не Майн, но всё же именно здесь он, Шюце, делает головокружительную карьеру!
Машина оказалась в зоне засады. На дорогу выскочил Глинко. Взмахом руки он приказал шофёру остановиться. В ответ гитлеровец приоткрыл дверцу и выстрелил. Алексей успел отскочить. Из кузова машины открыли стрельбу полицейские. Тогда укрывшиеся вдоль дороги Воробьев, Бондарчук и другие бойцы дали дружный залп по машине.
На помощь нашим поспешили Леонтьев и я. Наткнувшись на заслон, шофёр резко затормозил. В тот же
