Долго рассказывал о своих скитаниях мужчина с задумчивым лицом — Давид Драхман.
— Летом 1939 года, — говорил он, — меня призвали в польскую армию. В последних числах августа солдаты нашего батальона задержали гитлеровских лазутчиков. Шпионы вели себя нагло, угрожали: «Скоро будете перед нами на коленях ползать». И вот первого сентября на мирные села и города Польши посыпались бомбы…
Уже на третий день войны неожиданно исчез командир батальона. Солдаты возмущались: струсил! изменник! Затем исчезли младшие командиры. Батальон, брошенный на произвол судьбы, ежечасно «таял». Драхман с небольшой группой воинов, жителей Варшавы, пошёл к столице. Вражеские войска стремительно приближались. Мосты через Вислу уже взорваны. Солдаты метались по берегу и, наткнувшись на баркас, бросились в него. Оттолкнувшись от берега, гребли прикладами винтовок.
С трудом переправились на противоположный берег.
Из рабочих в столице формировались вооружённые батальоны. К ним примкнули отступившие воины.
Крупные части находились в варшавской цитадели. Они рвались защищать столицу, но предатели польского народа готовили сдачу врагу цитадели вместе с войсками, складами оружия, боеприпасами и продовольствием. На главных воротах крепости стояли патрули — офицеры, никого не выпускавшие в город.
А 24 сентября 1939 года Варшава выбросила белый флаг…
Гитлеровцы согнали евреев в гетто. Переодевшись в штатскую одежду, Драхман более трёх месяцев скрывался в городе, а потом решил бежать в Советский Союз.
Приобрёл билет. Забился в тёмный угол вагона и прикрылся воротником пальто. С опаской наблюдал за появлявшимися фашистскими молодчиками, их карманные фонарики медленно скользили по лицам утомлённых пассажиров.
Наконец, станция Малкино. Отсюда до советской границы — шесть километров. Люди высыпали из вагонов. Но перрон оцепили эсесовцы, часть их ворвалась в толпу и начала всех избивать дубинками. Крик, вопли, стоны повисли в воздухе. Женщины с растрёпанными волосами, обезумевшими глазами падали на цементный пол перрона. Драхман бросился бежать.
— Хальт! Хальт! — погнался за ним эсесовец.
— Jude? — вцепился гестаповец в пальто Драхмана.
— Цо пан муви? Я не разумей! — возмущался задержанный.
— Jude?! — ещё злее повторил фашист.
— Не разумей, цо пан хце! — вырывался Драхман. — Естем поляк!
В этот момент подскочила какая-то женщина, схватила Драхмана за руку и истерически завопила:
— То ест муй монж! Он поляк! Не рушайце его! Растолкав оторопевших гестаповцев, женщина вместе с Драхманом скрылась в темноте.
— А тераз спасайце сё сами.
Кто она, спасительница? Осталось загадкой.
Драхман добрался до железнодорожной насыпи у границы. С рассветом он был уже на нейтральной полосе. Здесь ютились тысячи беженцев, они молча лежали на земле пюд открытым небом, согревая своим теплом малых детей.
С советской стороны появился полковник пограничных войск с адъютантом и пропустил толпу через границу. Так Драхман очутился на советской земле. Приехал во Львов. Вместе с частями Красной Армии отступал на восток. Попал в окружение и снова оказался на временно оккупированной гитлеровцами территории.
…Драхман сел на обочине полевой дороги, достал бумажник, раскрыл его — и перед взором несчастного предстала пятилетняя дочурка Лиля. Драхман бережно прикоснулся губами к фотокарточке. Слёзы потекли по заросшим щетиной впалым щекам…
А Горынь, безразличная к большому людскому горю, спокойно струила свои воды. На другом её берегу, в районном центре Гоще, звенели колокола: священнослужители приветствовали фашистов.
Драхман рискнул пойти в Гощу. Там познакомился с таким же, как сам, беглецом — Рихтером. Вместе они отправились в поиск советских партизан. На одном из хуторов встретили мужчину, который приветствовал их на польском языке.
Как позднее узнал Драхман, это был хутор Вацлава Жигадло. Хозяин накормил беглецов и пообещал им достать винтовки и патроны. Своё слово он сдержал.
Судьба свела Драхмана с несчастными и беззащитными людьми.
С тоской смотрел я на обречённых. Задумался: как накормить их?
— Захватите с собой мешки, сумки и идёмте со мной! — предложил им.
Полсотни людей двинулось за мной…
Бывший вахмистр царской армии Кашенцев встретил нас с кислой миной.
— Чем могу быть полезен?
— Люди голодают, надо помочь им! — указал я рукой на толпившихся.
— Всё, что в моих силах!…
Помещик, понимая, с кем имеет дело, распорядился выдать пришедшим продукты: овощи, мясо, хлеб, немного соли… На прощанье я сказал:
— Пробирайтесь на правый берег Случи. Между райцентрами Березно и Людвиполем, в лесу, встретимся!
РАСПЛАТА
Опять я повидал Тадзика. Он сообщил, что установил фамилию полицейского, убившего командира Никиту, и разыскал группу Ивана Пихура.
— Можем связаться с ним в любое время.
Мы пошли знакомыми тропами Невирковского леса и встретили здесь боевых друзей. Решение было единодушным — наказать провокатора.
Ночью оцепили Максимиляновку. Сельского старосту дома не застали. «Уехал в Межиричи», — призналась жена.
Разыскали дом провокатора. Постучали в окно. Вдруг с чердака кто-то спрыгнул и кинулся в темноту.
— Стой! Стой!
Раздался выстрел. Но тень исчезла.
— Ушёл, подлец! — огорчился Вася.
— Поджигайте хозяйство, пусть знает, предатель, что на этой земле нет ему места! — распорядился я.
В этот момент подкатила пароконная подвода. Оказалось — задержан староста.
— Теперь от ответа не уйдёшь! — пригрозили ошеломлённому старосте. — Где мать Ильчука — Надежда Трофимовна?
— Виноват… Господом богом заклинаю, виноват, — взмолился кулак. — Она в гестапо. Не губите мою душу, помогу ей освободиться.
— Как, товарищи, поверим ему? — обратился я к партизанам.
— Если освободит мать Ильчука, оставим в живых, но пусть только попробует обмануть! Тогда пощады не будет! — Глинко поводил пальцем перед носом дрожавшего старосты.
— Спасибо, смилосердствовались, — прошептал несколько раз староста.
К нему шагнул Владимир Леонтьев:
— Запомни, если не освободишь мать Ильчука, мы тебя и под землёй разыщем!
Близился рассвет. Переправившись на лодке на противоположный берег Случи, мы углубились в лес.
— А кто те двое?-спросил я у Вани Пихура, отозвав его в сторону.
— Всего два дня, как попросились в нашу группу, — объяснил Пихур. — Тот, что повыше, представился капитаном Красной Армии, второй — рядовым.
— Как-то ведут они себя странно. Надо к ним присмотреться.
…Прикинувшись простачком, я охотно отвечал на вопросы «капитана» и «рядового». «Капитан» пытался
