Он входит. У стола перед окном — Зоя и Штейн. Комната ярко освещена плафоном. Лицо Зои оживленно. Герман Романович, как всегда, полон спокойствия, благожелательности и чуть-чуть иронической корректности.
— Извини, не знал, что ты не одна, — глухо говорит Юрий. — Тебя не было на занятиях, зашел узнать, как себя чувствуешь.
— Это моя вина, — вежливо объясняет Штейн. — Зоя Андреевна зашла по моему приглашению ко мне в лабораторию — посмотреть препараты крови при космической лейкемии. И я задержал ее до такой поздней поры.
— Это было очень интересно! — восхищалась Зоя. — Какая увлекательная работа! Да ты проходи, Юра. Снимай свой плащ. Будем пить чай.
— Благодарю вас, но мне уже пора, — говорит Штейн.
Он пожимает руку Зое. Проходя мимо Юрия, увлекает его за собой в дверь.
— На одну минуту, Юрий Николаевич.
Они стоят в коридоре друг против друга. Юрий хмуро смотрит на Штейна.
— Вот о чем я хотел вам сказать, — вполголоса говорит тот. — Я сделал предложение Зое Андреевне.
Штейн вежливо отводит глаза, чтобы не видеть отчаянного выражения на лице Юрия.
— Зоя Андреевна еще не дала мне определенного ответа. Но, во всяком случае, вам должно быть понятно, почему я сейчас здесь. Вот и все. До свидания.
Юрий медленно отворяет дверь. Он не может понять, что с ним делается. Голова его кружится. Он входит в комнату и тяжело опускается на стул, не снимая влажного плаща. Он чувствует странную, обессиливающую усталость, точно пробежал десять тысяч метров и, неожиданно запнувшись, упал за сто метров до финиша, не достигнув цели.
— Что с тобой? На тебе лица нет, — встревоженно спрашивает Зоя.
— Нет, ничего Я, пожалуй, тоже пойду.
Зоя испытующе смотрит на него.
— Что тебе сказал Герман Романович?
— Ничего особенного. Что он сделал тебе предложение. И ты не дала определенного ответа.
— И что же?
— Что же я мог ему сказать? Что я... имел те же намерения?.. И не решался объясниться?
Намерения... Объясниться... Это звучит неожиданно грубо и странно. Но Юрию уже все равно. Он поднимается со стула.
— Я пойду.
— Я провожу тебя. До автобуса, — решительно говорит Зоя.
Они молча спускаются в лифте. Дверь с шумом захлопывается. Сыро. Промозглый туман, похожий на мелкий дождь. В лужах на асфальте отражаются шары фонарей, раскачиваемые ветром.
Тени от фигур Зои и Юрия мечутся под ногами, вызывая головокружение.
Сыро, темно, неуютно, холодно. Они идут той же дорогой, по которой год назад Юрий провожал Зою перед отъездом в Америку. Он слышит ее голос, едва улавливая смысл слов.
— ...Мы ведь не дети, Юра, — говорит она негромко, и голос ее звучит холодно, как звон льдинок в замерзающем ручье. — А ты никак не хочешь понять этого. На нас возложена огромная ответственность за дело, к которому мы себя готовим. А что делаешь ты? Извини меня, но твое поведение на кафедре — это какое-то мальчишество. Штейн говорил мне, что ты не соглашаешься с профессором Брандтом в оценке твоих данных. Откуда это самомнение? И зачем оно сейчас, когда перед нами ставятся на кафедре такие задачи?..
Зоя говорит спокойно, стараясь не обидеть Юрия, но он слышит в ее голосе твердое и непреклонное осуждение. Ей не нравится, как он себя ведет. Ей нравится работа на кафедре космической биологии. А ему нет. И его право не скрывать это отношение. Оно выстрадано тремя годами бесплодной и бесперспективной работы. Но как ему объяснить это?
— Я думала о тебе иначе. Мне было хорошо с тобой, Юра, — говорит Зоя. — Я думала, что ты видишь это и по-настоящему ценишь наше чувство. А оно для тебя, очевидно, такая же игра, как и все, что ты делаешь.
Боже мой, что она говорит? Неужели она так думает?
— Игра в самостоятельность в науке, — продолжает Зоя. — Игра в дружбу с Ярославом и Андреем. Игра в любовь с однокурсницами. Пора уж, наконец, жить настоящими чувствами.
Они подошли к остановке автобуса. Зоя зябко кутается в свой плащик. На остановке никого нет. Сыро. Холодно. Юрий уткнул подбородок в мокрый, налипающий воротник.
— Не сердись на меня, — говорит Зоя. — Я ведь очень... хорошо к тебе относилась. И мне не хотелось, чтобы тебе было больно. Герман Романович просит, чтобы я вышла за него замуж. Я не знаю... люблю ли я его. Но мне нравится, что он такой... крепкий, сильный, определенный.
Она кладет руку на его рукав. Автобус подходит.
— Не нужно огорчаться этим, Юра, слышишь?
— Ну, не умру же я от этого! — говорит Юрий, отводя глаза.
— До свидания.
— Прощай.
Он входит в автобус, не оглядываясь. Долго стоит у дверей, не понимая, что делать дальше. Автобус мчится сквозь моросящий дождь вдоль ограды астрономического института. Небо закрыто тучами так плотно, словно за ними нет ни звезд, ни планет и земной шар в полном одиночестве летит в холоде и мраке космического пространства. Юрий идет по проходу. Опускается рядом с широкоплечим человеком в темной намокшей шляпе. Сидит, устремив застывший взгляд в стекло. Цепочки огней прыгают в темноте впереди. Вот и все. Юрию невыносимо грустно, словно он навечно обречен нестись в этом полупустом автобусе в мокрую темноту без цели и смысла.
И вдруг тяжелая рука опускается на его колено. Он в недоумении косится на своего соседа. Это профессор Панфилов.
— Здравствуйте, Павел Александрович, — говорит Юрий. — Извините, я вас не заметил.
— А я заметил вас сразу, Чернов. И вижу, что с вами неладно. Какая-нибудь беда?
— Да, — отвечает Юрий.
— На кафедре?
— И на кафедре тоже.
— Не ладится с работой?
— Да.
— Ну, это еще не настоящая беда. Хуже бывает, когда все ладится. А еще?
— Личная... неприятность.
— Но вы живы-здоровы?
— Да.
— И она, — он чуть-чуть подчеркивает слово «она», — тоже?
— Да.
— Ну, тогда еще не самая большая беда. Во всяком случае, поправимая. Куда вы едете?
— Не знаю. Домой, — вяло ответил Юрий.
Глава вторая
Снова говорит Ао
Тоска не ушла. Она оставалась с ним, как боль от ушиба. О ней можно было ненадолго забыть, но любое неосторожное прикосновение вновь вызывало ее с прежней силой. Юрию казалось, что так будет всегда — ощущение тупой, ноющей, неотвязной боли в сердце. И все же, когда в зале погас свет, на экране
