никакого не сможем. Устроят нам «стрельбу по уточкам», как в тире.
Возразить Мельникову старшине было нечем — попадись немцам на глаза во время переправы, а вероятность того большая, события станут неконтролируемыми. На земле хоть отступить можно, а в воде ты совершенно беззащитен.
Показалась дорога. Она хорошо просматривалась, и Мельников приказал остановиться.
— Вон ваша казарма, можем пройти за ней, — сказал он Кожевникову, — и тогда достаточно долго будем оставаться незамеченными. После того как вы выбрались оттуда, там едва ли кто из немцев остался. Закидали все для верности гранатами и дальше пошли.
Кожевников прильнул к биноклю, с болью в сердце взглянул на развалины, еще вчера бывшие для него родным домом. Изнутри разрушенного здания в небо лениво поднимался дымок. Признаков жизни ни в казарме, ни вокруг нее не наблюдалось.
Вчера здесь кипела жизнь, все шло своим чередом и мелкие заботы казались тяжкими. Сегодня за считаные часы весь этот мир старшины разрушен и истоптан грязными сапогами фашистских захватчиков. Все самое светлое для него превратилось в пепел и руины. Еще вчера он был счастливым человеком, радовался встрече с любимой дочерью, строил планы на будущее, а сегодня видит, как убивают его друзей, и не знает, жива его единственная дочь или ее изуродованное взрывами немецких снарядов тело покоится под обломками. Он верил, что Дашка жива, отгонял прочь мрачные, гнетущие мысли. Верил, что обязательно отыщет и спасет ее, выведет из этого пекла. А потом начнется его мужская работа — давить фашистскую гадину, мстить до тех пор, пока не захлебнется она в собственной поганой крови.
— За мной! — приказал Мельников. — Короткими перебежками.
Пригнувшись, он двинулся вперед. Старшина с остальными бойцами последовал за ним.
Мамочкин с пулеметом наперевес шел за Кожевниковым след в след. Чуть поодаль по-кошачьи мягко ступал Пахомов. В руках он сжимал трофейный пистолет-пулемет.
Несмотря на то что небо было затянуто дымом, солнце пекло невыносимо. Дышать из-за гари с каждым шагом становилось все труднее.
Обогнув разрушенную казарму, красноармейцы снова затаились. Отсюда дорога и мост были как на ладони. Однако увиденное быстро остудило их пыл и решимость идти на прорыв — окутанные облаками пыли немецкие солдаты, техника, артиллерия. Все это пребывало в хаотичном движении. Одни входили в Цитадель сквозь арочные ворота, другие возвращались на Западный остров. Разобрать точное количество фашистов не представлялось возможным. Может, сотня, а может, все три. Пробиваться здесь в Цитадель, откуда доносились отзвуки ожесточенных перестрелок, было безумием. Кожевников в отчаянии покачал головой. Чем он поможет дочери, если его убьют при подходе к Цитадели? Тихо, чтобы не слышали солдаты, он обратился к Мельникову:
— Товарищ старший лейтенант!
— Слушаю тебя, Митрич.
— Может, лучше ночью попробовать?
— Я вас не понимаю, старшина. — Мельников пристально посмотрел в глаза Кожевникову: — Неужто ты трусишь?
— Мы не знаем, что там, внутри, за воротами. Даже если пройдем туда с боем, можем наткнуться на крупные силы противника. Обратной дороги не будет. Нас прижмут к стене и перестреляют.
Заметив в глазах Мельникова тень сомнения, старшина заговорил быстрее:
— Поймите, товарищ старший лейтенант, я очень хочу попасть туда. Там моя дочь. Но напролом нам не пройти.
— Прекрасно вижу, что ситуация сложная, старшина, — отозвался Мельников. — Но мы должны попытаться. Здесь, на этом острове, нам не закрепиться. А там мы сможем влиться в ряды защитников крепости. Вы слышите? Там идут серьезные бои, там много наших бойцов, и мы будем противостоять врагу в полной мере, до последней капли крови.
Закончил говорить Мельников громко, чтобы слышали все. Затем сказал уже гораздо тише:
— Я не желаю слышать от вас, опытного солдата, такие пораженческие разговоры. Я ясно излагаю?
— Так точно, — сухо ответил Кожевников.
Мельников обернулся к красноармейцам:
— Скрытно подбираемся как можно ближе к мосту, затем решительным броском подавляем противника и проникаем в Цитадель. Внутри действуем по обстановке. Задача всем ясна?
Бойцы согласно закивали.
— Тогда вперед!
Они выскользнули из-за угла казармы и крадучись двинулись к мосту…
— Halt![1] — грозный оклик раздался слева от них. Мгновением позже глухо громыхнул выстрел из карабина.
В немецком патруле было человек двенадцать. Для них встреча оказалась столь же неожиданной, как и для пограничников, поэтому, вместо того чтобы открыть огонь из укрытия, они обнаружили себя раньше времени. Противников разделяло метров десять, не более.
— Бей врага! — закричал Мельников и первым бросился в атаку.
Завязалась рукопашная. Обе стороны дрались свирепо. Немцы защищали свою жизнь, а красноармейцы выплеснули на них все, что накопилось в душе за сегодняшнее утро: злобу, страх, ненависть.
Кожевников сбил штыком направленный на него карабин и резко саданул немца прикладом в висок Удар пришелся по каске, она слетела, а оглушенный гитлеровец зашатался, выронил карабин из ослабевших рук и тут же был нанизан старшиной на штык
Кто-то налетел на Кожевникова, навалился сзади, но Митрич извернулся, и в то место, где мгновением ранее была его голова, в землю воткнулся широкий нож. Фашист упустил свой шанс — старшина сдернул его с себя, и они покатились в пыли, рыча, как звери. Крепкие пальцы Кожевникова сомкнулись на шее врага, сдавили ее и не отпускали, пока немец хрипел, сучил ногами и пытался вырваться. Лишь только когда фашист затих, а из его широко открытого рта вывалился язык, Кожевников разжал пальцы и стряхнул с себя мертвое тело.
Он начал подниматься, озираясь по сторонам и ощупью ища винтовку в клубах поднятой пыли, как вдруг увидел перед собой искаженное злобой лицо гитлеровского унтер-офицера и черную дыру ствола пистолета. Старшине показалось, что время остановилось. Палец немца на спусковом крючке медленно начал сжиматься, и он понял, что избежать пули уже не сможет, осознал, что сейчас умрет. Но унтер- офицер выстрелил не в него. Его руки взметнулись вверх — в стороны, словно он хотел обнять Кожевникова, пуля с режущим свистом ушла в небо, а голова фашиста разлетелась на части.
Старшина поднял глаза. Перед ним стоял Мамочкин, сжимая в руках «дегтярь». Он выпустил очередь в немца в упор.
Все было кончено, гитлеровский патруль уничтожен. Еще одна схватка была выиграна ценой жизни четырех пограничников. Пятеро получили легкие ранения. Но это была временная победа. Появление красноармейцев и их бой с патрулем заметили с дороги. Раздались выстрелы, пули ударили в землю рядом с пограничниками. Несколько десятков немецких пехотинцев рассредоточились и начали цепью двигаться в их направлении.
— Надо убираться отсюда! — закричал старшина Мельникову.
— Отходим за казарму, — приказал старший лейтенант. — Возвращаемся к курсам шоферов.
Было ясно, что момент упущен и теперь им не пробиться даже к мосту. Красноармейцы поспешили за здание казармы, их никто не преследовал.
Солдаты возвращались понурые и уставшие. Кожевников оглядел ребят. Все из его роты живы, правда, у Пахомова было сильно разбито лицо, но держался он молодцом и помогал идти раненному в ногу бойцу, поддерживая его. Мамочкин шел с потерянным видом, неся пулемет на плече.
Старший лейтенант Мельников тихо матерился себе под нос, глубоко переживая потерю четырех солдат, тела которых забрать не было никакой возможности.
— Что дальше, товарищ старший лейтенант? — попытался отвлечь его от самобичевания Кожевников.
