готов ее прибить, но все же лечишь ей лапку и отпускаешь. Но, заметь, «спасибо» ты от нее не дождешься. Аналогия понятна?
— Да. — Матиас призадумался. В словах Риммера была безукоризненная логика. Они пришли сюда вылечить эту страну от жидо-большевизма, дать низшей расе правильное управление, но даже слов благодарности не услышали.
— Смотри, вон коньяк идет, — довольно потер ладони Риммер. — Вернее, бежит!
И действительно, высокий Гельц, забавно согнувшись, трусцой торопился к ним.
Карл расплатился с ефрейтором. Они поглядели по сторонам, нет ли где офицеров, и по очереди глотнули из горлышка. Коньяк оказался дрянным, хотя Гельц запросил за него хорошую цену, но целебное действие все равно оказал. Когда бутылка опустела, заботы и волнения Матиаса отошли на задний план.
На жаре парней быстро развезло. Они сидели на бревне и курили. Говорить не хотелось, и даже болтливый Гельц молчал, что раньше казалось совершенно невозможным.
Из приятного состояния расслабленности их вывел подбежавший солдат:
— Хватит рассиживаться, — прикрикнул он. — Лейтенант Пабст зовет. Он там рвет и мечет!
— У Глыбы даже яйца каменные, — сказал вдруг Гельц. — Он такой злой, потому что яйца у него постоянно стучат друг об дружку. Бух! Бух!
Шутка была так себе, но, к удовольствию Гельца, все дружно захохотали. Докурив, они нехотя отправились к лейтенанту.
Оказалось, что их роту направляли на очередную зачистку. Где-то в развалинах казарм были замечены русские, их обложили, но пока не взяли.
— Веселенькое дело! — злился Риммер. — Не хочу воевать с грязными обезьянами с лопатками в лапах. Когда же нас отправят на фронт и я забуду эту долбаную крепость?
— Чем быстрее повыковыриваем их из подвалов, — резонно заметил Матиас, — тем быстрее двинемся дальше.
— Хорошо, что не надо лезть в их вонючие казематы, — отозвался Карл. Потом, немного помолчав, добавил: — Я знаю, почему все эти зачистки устраиваются. Наверняка едет к нам какая-нибудь шишка. Вот и устраивают «охоту», чтобы потом доложить, что «вчера ликвидировали последнего русского».
— Может быть, — протянул Хорн.
— Да, точно. А по мне, так плюнуть на них, ведь большинство из них просто сбежать в леса хочет. Пусть бегут. Кому эта рвань нужна? Слышал последние сводки? Вермахт русских гонит без остановки, и только мы торчим тут без настоящего дела.
Их подвели к развалинам какого-то здания. Крыша провалилась внутрь, но стены и перекрытия по большей части устояли. Такие развалины навевали тоску и мысли о бренности всего сущего, отчего у Матиаса портилось настроение. Строил человек дом, душу в него вкладывал, планы имел, а тут — хлоп! — и в мгновение ока — гора мусора.
— Рассредоточиться! — скомандовал Пабст. — Особенно не высовываться! Эти сволочи хорошо вооружены.
Как будто в подтверждение его слов из окон первого этажа раздались выстрелы. Пехотинцы бросились к укрытиям. Хорн и Риммер залегли за большой плитой, отвалившейся от дома напротив. Здесь был хороший обзор и относительно безопасно. Они открыли огонь по окнам, прикрывая солдат, пытавшихся забросить туда гранаты. Пехотинцы, пригибаясь, быстро подбежали к зданию, метнули «колотушки» и так же быстро ретировались.
Внутри несколько раз ухнуло, из окон заклубился дым.
— Все! Или их в крошку разнесло, или сейчас сдаваться начнут, — строил прогнозы Риммер.
Пехотинцы ждали в укрытиях, ничего не предпринимая. Спустя несколько минут в проеме двери показалась фигура.
— Я сейчас его сниму, — сообщил Риммер, устраиваясь поудобнее.
— Подожди, — остановил его Матиас. — Он сдается.
— Ладно. — Карл недовольно убрал палец со спускового крючка.
Русский действительно сдавался и вышел с поднятыми руками. Вид у него был плачевный — явно контуженный, весь в копоти, худой, взлохмаченный, из ушей и носа текла кровь. Те из пехотинцев, что находились ближе всех к зданию, подбежали к нему, тыча ему в грудь стволами карабинов. Они пытались выяснить, остался ли в развалинах кто живой. Русский кивал головой и указывал в проем, что-то мыча.
— Вроде спокойно там, — поднялся Карл.
Они подошли к зданию, из которого валил удушливый дым. Ясно было, что если там кто и остался, то стрелять уж точно не сможет.
— Чего он руками тычет? — поинтересовался Риммер у одного из солдат.
— У нас парень один, — ответил тот, — немного говорит по-русски. Этот иван утверждает, что там его товарищ, и просит помочь его вытащить.
— А кому это надо? — фыркнул Карл. — Они же по нам стреляли.
— По его словам, друг его совсем обессилел, а стреляли они со страху.
— Ну, дела! И кто же туда, по-твоему, полезет? — удивился Риммер. — А вдруг у русского в руках граната? Мы уже такие шутки видели. Да, Матиас?
— Ты про ту девчонку? — спросил Хорн.
— Ага. Чуть было нас на тот свет не отправила.
Матиасу было противно вспоминать, как они убили ту молодую девушку, и он до сих пор жалел ее.
— Ладно, — сказал солдат. — Пусть офицер разбирается.
Лейтенант Пабст стоял, уперев кулаки в бока, и разглядывал русского. Потом выяснил у переводчика, что тот хочет, и усмехнулся:
— Спроси у этой свиньи, где его приятель лежит, пусть укажет точное место.
Переводчик объяснил русскому просьбу лейтенанта. Тот закивал, повернулся и, пошатываясь, зашел внутрь здания. Вместе с ним неохотно потащились несколько пехотинцев и парень, который знал русский. Спустя несколько минут процессия вышла обратно.
— Ну что? — спросил Пабст.
— Трое убитых иванов. Еще там лестница в подвал, и в самом низу действительно лежит раненый русский. Говорит, что обессилел и не может сам подняться наверх, хотя готов сдаться.
— А больше русских в здании нет? — поинтересовался лейтенант.
— Нет. Все осмотрели.
— Наши все вышли?
Солдат кивнул.
— Так, — распорядился Пабст, — этого к военнопленным, а в подвал гранату. Остальным отдыхать. Выполняйте.
— Пойдем, Карл, еще коньяку у Гельца выпросим, — задумчиво произнес Матиас. — Я угощаю.
— Не откажусь.
Глава 5
— Папка! — услышал Кожевников до боли знакомый, родной голос.
Старшина смотрел на дочь и не мог поверить своим глазам… Сон… Наваждение… Кожевников растерянно огляделся. Лейтенант Анисимов широко улыбался, а комиссар Бортко удивленно поглядывал то на старшину, то на девушку-разведчицу. Митрич видел перед собой ту, с которой уже простился и надеялся встретиться только на том свете. Она не была ни сном, ни наваждением. Перед ним была его дочь Дашка — его кровинушка, его счастье, утерянное безвозвратно, но обретенное вновь.
— Дашка… — прошептал он, слова застревали в горле.
Дочь кинулась ему на шею, и Кожевников сжал ее в объятиях. Он слышал, как она всхлипывает,
