— Не забудь про своего старого приятеля, — напутствует меня Нойманн, тыча грязным пальцем себя в грудь.
Проходя по окопам, натыкаюсь на блондинчика. Он сидит один, крепко зажав руками карабин, и смотрит перед собой. Заметив меня, резко поднимается, глаза его злобно сужаются, ствол карабина склоняется в мою сторону. Блондин по-рыбьи открывает рот, желая что-то сказать, но я коротко бью его в лицо. Из рассеченной нижней губы брызгает кровь, блондинчик поскальзывается и падает на задницу. Мысок сапога врезается ему в солнечное сплетение. Он складывается пополам, ловя ртом воздух. Нависаю над ним, хватаю за горло. Он хрипит. Стоит сдавить пальцы… Но я разжимаю их и, вытерев об его китель окровавленный кулак, ухожу.
Теперь надо найти саперов. Наверняка у них есть шнапс, а это единственное, что мне сейчас нужно.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 1
Саперы оказались ребятами понятливыми. Поделились не только бутылкой шнапса, но и сунули мне в придачу банку шпрот и немного хлеба. Хочется промочить горло, забыться хотя бы на время. Только не в одиночку. Поскольку от прямого разговора с Бауером теперь не отвертеться, я направляюсь к нему в блиндаж. Нам действительно следует поговорить по душам, чтобы не держать обиды друг на друга.
Капитан оказывается на месте и, завидев меня, поднимается навстречу.
— Заходи, Курт, присаживайся, — доброжелательно говорит он, указывая на табуретку.
— Я не с пустыми руками, герр капитан, — показываю ему бутылку.
— Совсем не помешает в довершение сегодняшнего дня, — он достает две кружки, ставит их на грубо сколоченный стол. Затем водружает рядом алюминиевую тарелку и выуживает из своих запасов круг копченой колбасы. Режет ее неровными ломтями, после чего садится напротив меня.
Пьем молча, закусывая шпротами, колбасой и хлебом.
— Что происходит с нами? — спрашиваю его, когда еда уже прикончена, а бутылка ополовинена. — В кого нас превратили?
— Мы — солдаты, — близоруко щурясь, поглядывает на меня Бауер.
Я лишь угрюмо хмурюсь.
— Знаешь, я ведь до войны учителем был, — прерывает затянувшуюся паузу капитан.
Удивленно смотрю на него — всегда полагал, что он профессиональный военный. Словно уловив мои мысли, Бауер слегка улыбается, глаза его становятся мечтательными, и резкие черты лица странным образом сглаживаются.
— Да-да, — кивает он, — обыкновенным сельским учителем. Занимался с детьми, старался сделать их добрее, лучше… А теперь… Теперь этих же детей отправляю под пули. Как я, по-твоему, должен себя чувствовать?!
— Не знаю.
— И я вот тоже не знаю. Иной раз, когда чищу пистолет, посещают мысли приставить ствол к голове и нажать спусковой крючок, чтобы избавиться от всепоглощающего отчаяния. Только не могу я позволить себе такую роскошь. Потому что без меня в окопах эти неопытные мальчишки еще меньше дней проживут. Я хоть как-то пытаюсь им жизнь сохранить. Незавидная участь, да? — Бауер горько усмехается.
— Да, — киваю, заново наполняя кружки.
— Думаешь, не понимаю, почему ты сегодня так сорвался?
— Понимаете. Иначе бы мы не сидели сейчас вот так. Да и не пришел бы я к вам, если бы думал по- другому.
Капитан выпивает и закашливается.
— Проклятый шнапс, — морщится он. — Раньше помогал, а теперь и он не берет… Бывало, затуманишь мозг, и вроде все хорошо. Превращаешься в болвана и радуешься. Я историк, Курт, и еще в сорок первом прекрасно себе представлял, чем может закончиться этот поход на Восток. До нас тут Наполеон побывал. И чем ему это обернулось?! Русские медленно раскачиваются, но если растревожить это осиное гнездо — пощады не жди!
— Но почему вы тогда тут?!
— Потому что я немец, — вздыхает капитан. — Я тут со своим народом. У тебя разве есть желание находиться здесь? Вот и у меня нет. Но оба мы выполняем свой долг.
— Д-долг… — скривившись, ворчу я. — Перед кем? Перед неврастеничным…
— Тише, Курт, — Бауер прикладывает палец к губам. — Некоторые мысли лучше держать при себе… Всегда.
— Но посмотрите, что творится вокруг, — обвожу вокруг руками. — Любому дураку ясно, что…
— Да, любому дураку ясно, — прерывает меня Бауер. — Но мы давали присягу и подчиняемся приказам.
— Мы упрямо держимся за проклятую позицию, которая не представляет никакой стратегической важности.
— Фон Хельц пытается доказать, что германский солдат еще может что-то сделать в этой ситуации, — пожимает плечами капитан.
— Как он это доказывает, мы уже видели сегодня. Мы теряем людей зазря. Русские не отступятся, они упрямы. Они злы, как сто чертей, и пощады нам от них ждать глупо. Вот увидите, в случае их прорыва этот самодовольный индюк увезет свою задницу подальше отсюда. А нас оставит стоять до конца, чтобы иваны его догнать не смогли.
— Скажу тебе честно, Курт. Будь моя воля, я бы отступил до нашей границы, а вот там бы уже вцепился в землю и держался бы до конца. Ну а для начала хотя бы отвел войска отсюда на те укрепленные позиции, которые подготовлены в тылу.
Заметив изумление на моем лице, Бауер машет рукой:
— Чему ты удивляешься? До сих пор думаешь, что они остановятся у границы? Нет, дорогой товарищ, они не остановятся, они пойдут до конца, пока не останется ни одного немецкого солдата или пока все мы не сложим оружие. Только так можно еще попытаться спасти наших родных и близких в Германии. Вермахт должен отступить. Мы так нагадили на этой земле, что ждать от русских снисхождения неразумно. Я бы на их месте нас не простил. Нас привели сюда бороться с варварами, а на деле варварами оказались мы сами.
Мы молчим. Действительно, не завидую участи этого человека. Я лишь спасаю собственную шкуру, а ему необходимо еще заботиться о роте отчаявшихся солдат и показывать пример. Тяжелая работенка, ничего не скажешь.
— Герр капитан…
— Курт, прекрати, — Бауер в сердцах машет рукой. — При солдатах обращайся по уставу, но когда мы вдвоем… Зачем? …У меня нет здесь никого, с кем могу говорить так же откровенно, как с тобой. Ты мой друг, Курт, которому доверяю, как себе…
— Договорились, — киваю я. — И что ты собираешься делать дальше?
— Сражаться, стоять насмерть. Я не могу нарушить присягу, как бы глупо это ни звучало.
— Но это самоубийство, оставаться тут!
— Да! Но пока майор фон Хельц не даст приказа к отступлению, мы будем стоять.
Повисает тягостная пауза. Думаю о том, что мы действительно будем стоять, и иного выхода у нас нет. Вернее, есть, но перспектива валяться с простреленной своими же солдатами башкой в вонючей яме, как Стайер, меня пугает.
