литературы. И еще он был еврей.
О Моше мне случайно обмолвились молодые наци, когда в баре, где они собирались, я завел разговор об антисемитизме. В России и рядом с ней он был какой-то другой по сравнению со взглядами западных сторонников Гитлера. В России антисемитизм почему-то гораздо ближе к зоологии и иррациональным отклонениям от человеческих понятий. В Англии наци говорили о сионистской экспансии, мировом еврейском заговоре капитала и монополий, в крайнем случае, отрицали Холокост, но никакой особой ненависти или неприязни к обычным евреям на улицах и в соседних домах не проявляли.
– Да вон, – сказал мне один из них, молодой рабочий из Ковентри, – единственный наш книжный магазин в стране держит еврей. И ничего…
Моше оказался, что называется, типичным. Разве что без кипы на голове. В небогатый ассортимент его бизнеса входили книги, мемуары, неонацистские журналы разных стран, «Протоколы сионских мудрецов», кассеты и диски с выступлениями соответствующих групп, в основном хард-рока, и хроника немецких киножурналов времен войны.
– Я еврей, – просто сказал Моше, тут же спросив меня по-одесски: – И что? Ребята ко мне относятся с уважением, и только обыватели гоняют с места на место. Нигде с товаром постоянно осесть невозможно. А то, что я торгую нацистской литературой, так это обычный бизнес. Зарабатываю на хлеб и на семью. Немного, но хватает. Слава Богу, не оружие и не наркотики…
Он был открытый и общительный, этот Моше. Без агрессии и грубости. И даже, похоже, без политики.
– Я не разделяю этих взглядов, – сказал он, махнув рукой на прилавок. – Но кто-то это покупает. Значит, кто-то и должен продавать. Почему не я? – снова спросил он, и мне стало понятно в который уж раз, что все в мире гораздо проще, чем кажется по незнанию. Или наоборот.
– А родители ваши догадываются, чем вы занимаетесь? Или друзья?
– Знают, что продаю книги. Они рады, что я у них мало прошу. А друзья – это для молодости, простая трата времени. В пятницу вечером всегда найдется, с кем поболтать в пабе…
Я купил у него почему-то запрещенный в Англии фильм «Заводной апельсин» с Макдауэлом в главной роли – якобы пропаганда насилия. Но отказался от карманного издания, из-под полы, «Моей борьбы» Гитлера, со скидкой.
– Для вас, – добавил Моше и наклонил голову, почти интимно. – Это надо знать. И куда идет мир?
Гитлера я купил позже, в Москве, недалеко от Красной площади и не из-под полы.
На улице моросил английский дождь, густой и по-летнему прозрачный. Туманные Альбионы – это все мифы. Пудра для мозгов. Как французские красавицы, гордые испанцы, еврейский ум или загадочная русская душа.
Вода выпадет. Солнце высушит. И снова намокнет. Все то же и те же. Только одежда, оружие и календари разные.
– Оно конечно, – сказал я себе, переступая через лужи. – Проще надо жить, проще.
Но некуда.
ЛУННАЯ ДОРОЖКА
Сбиться с главной дороги очень просто. Едешь, вроде, правильно. Но где-то в темноте, зазевавшись, проскочишь дорожный знак. И вдруг видишь, что под колесами уже бежит разбитый асфальт, а справа и слева черные горы и кустарник. Но ты все равно идешь вперед и вперед.
По карте направление было верным, и я должен был где-то выскочить на Танжир – легендарный марокканский город, ворота для европейцев и французских легионеров, уходивших отсюда на юг, на Маракеш, на Сахару.
Поскольку мой самолет в Европу улетал днем уже наступивших суток, я решил не искушать судьбу, ночуя где-то по дороге, а дотянуть до Танжира. Надо было еще сдать машину, взятую напрокат две недели назад. Мало ли какие проблемы возникнут в восточной, коррумпированной, как власть, стране. Особенно, если знают, что рейс у тебя через несколько часов и спорить некогда. Вот и вляпался, предусмотрительный.
Может, и повернул бы назад, до того маленького, живого городка, где, собственно, и сбился с главной дороги на проселочную. Но позади, вдалеке, во мгле, из-за гор замаячили фары. Дорога вообще растворилась и перешла в узкую грунтовку, посыпанную мелким щебнем. Я не рискнул разворачиваться обратно, навстречу фарам, с которыми нам трудно будет разойтись. И прибавил скорость, насколько позволяла ночь, размытые ямы и горные закоулки.
Сразу за каким-то поворотом я почти влетел в трех военных в зеленой или серой форме, стоявших у своего джипа с погашенными огнями прямо на дороге. У двоих в руках были винтовки. У третьего, старшего, фонарик.
– Документы… Выходите из машины… Паспорт… Откройте багажник…
Старший дышал за спиной прямо в ухо. Двое других с карабинами наизготовку – справа и слева. Сзади. Они попросили открыть багажник, пощупали, как девку, рюкзак, посмотрели, подсвечивая, бумаги и расслабились.
– Ты что, сумасшедший? – спросил старший, угощаясь сигаретой. – Здесь только бандиты и контрабандисты ездят. Да еще ночью. Паспорт у тебя странный…
– Это не паспорт. Это британский документ для поездок. Он выдается, пока не получишь гражданство.
– Не понял, – насторожился старший. И парни в форме снова подняли свои винтовки. – Так ты не британец?
– Нет. Но я живу в Англии.
– А какое у тебя гражданство?
Вы начнете объяснять марокканскому полицейскому, фуражка которого не выше уровня местных контрабандистов, на проселочной дороге, в глубинке приморских гор, далеко за полночь, что из Советского Союза можно было уехать, только лишившись гражданства? Тогда «они» лишали всех прав уезжавших, а потом передумали и на раз лишили гражданства всю страну. Но это потом…
– Нет пока никакого гражданства. Надо пять-шесть лет прожить в той же Англии, чтобы его получить.
– Так не бывает, – степенно сказал полицейский и зашел с другой стороны. – Ты какому Богу молишься?
– Я атеист.
– Не понял, – снова напрягся марокканец таким тоном, что мне мало не показалось. – Ты в Христа веришь?
– Нет.
– Мусульманин?
– Нет.
– Иудаизм? Синагога?
«Грамотный», – подумал я. – Нет. Что вы от меня хотите?
– Какой твой Бог? Человек должен быть при Боге и при государстве. Иначе он не человек, а так… Офицер подцепил ногой камешек, и тот покатился в сторону, вдруг резко затихнув где-то в темноте.
– Я живу в Англии. До Англии – в США. До США – в Советском Союзе. А в Бога я не верю.
На минуту в ночной цикадной тишине зависла пауза. Старший думал и смотрел на меня, по-рыбьи открывая рот. Потом резко позвал солдат и прямо им в лицо стал что-то гортанно и громко говорить. Солдаты замерли, поглядывая на меня, прижатого к багажнику. И вдруг все стали смеяться. Они толкали друг друга, лихо закинув винтовки на плечо, и показывали пальцами. Им было очень весело.
Я только тогда заметил, что мы стоим недалеко от обрыва, за которым пролегла позолоченная лунная дорожка, ведущая куда-то в море. Далеко и ввысь.
