– Сказано, нельзя здесь курить, – он почему-то даже покраснел от своей наглости. Не живется же некоторым спокойно…
– А вы что, – я опустил сигатету, послушный, – пожарник?
Он зачем-то выпучил глаза и орал минут пять, буйный. И вдобавок оказался начальником госпиталя, чуть ли не генералом. Странные люди иногда встречаются. Больные, но за здорово живешь. Они думают, что их бирюльки на лбу написаны.
Наутро меня срочно собрали, выписали и направили обратно в часть. Думали, что наказали, избавив от себя. Какая разница, где отбывать последние армейские месяцы? В части даже интересней. Особенно отоспавшись вволю и уже поверив в своего ангела-хранителя, который – и за отца, и сына, и святого духа. А не просто так, Бужумбура. Столица Бурунди…
ЗАСЛОНКА
Проснулся ночью. Заворочался.
Жена спрашивает:
– Что случилось?
– Не знаю. Почему-то захотелось назвать тебя Каролиной…
К нашей свадьбе я готовился серьезно. Нарубил кое-как, с непривычки, дров. Съездил и купил маленький красный газовый баллон – надо было на чем-то кипятить чай и готовить прочую еду. В съемном частном доме зияла пустотой только одна комната и русская печь.
После армии на работу нигде не брали, даже внештатным журналистом. Армия – это же мой долг. Личный. Перед теми, кто оставался дома. А для них главное – это служение. Нам, в бушлатах, не понять.
– Знаешь, – сказал мне бывший однокурсник, попавший на республиканское радио, пока я в Монголии защищал его Родину. – Ты в «черном списке». Так что не советую и пытаться, бесполезно пробовать. Нигде не возьмут.
Мы говорили на лестнице, куда он меня вывел, и все время оглядывался, чтобы нас не увидели вместе.
Врал наверное.
В тот день утром мы взяли билет на двухсерийный фильм, но перед сеансом пошли в загс. Я поймал на улице пару свидетелей, и они с любопытством и симпатией отработали свое.
Когда в паспорте поставили большой штамп о браке, мне страшно захотелось выйти по-маленькому, но было уже поздно.
Мы купили бутылку красного вина и в однокомнатной квартире у друзей устроили праздничные посиделки. Ребята, разбросанные сегодня по всему миру, по договоренности, несли еду, а не подарки. А потом мы приехали в тот самый дом с одной лампочкой, старым диваном-кроватью, одинокой табуреткой и печкой.
Я заварил чаю и забросил дрова. Огонь заиграл, как в камине, но тут сказка прервалась, и пошел дым. Мы решили, что это пожар, но быстро догадались – надо было просто открыть наверху заслонку.
Дым развеялся. Так оно и происходило потом: надо всегда вовремя открывать заслонку. В голове.
Впереди была целая жизнь. Оно всегда так, пока мы живы…
ЧИЖИК-ПЫЖИК
Рано утром «борт» забрал нас к Ледовитому океану. С оператором мы должны были снять, как живут оленеводы. В смысле, хорошо и радостно. Но трудно. Короче, как все в России. И во веки веков.
– Аминь, – сказал оператор и протянул ноги, когда летчики спросили, есть ли у нас с собой лишняя бутылка водки.
Два чума, одиноких, как сожители, оказались где-то в нескольких часах полета от города.
– Заберем к вечеру, если погода продержится, – обнадежил в спину летчик, и мы выскочили на поземистый снег вместе с сопровождающим, старшим по оленям в округе.
– Повезло с погодой, – сказал он, прижимая сумку со своим пойлом. – Не замерзнем.
Голубоглазые лайки побрехали для приличия и успокоились.
Из чума вышла грязная малорослая женщина, вся в соплях, но в бусах и в малице, балахоне из оленьих шкур. На руках у нее болтался трехлетний малыш, так и не писнувший потом ни слова.
– Как партизан, – сказал я. – Но она не поняла, о чем.
За хозяйкой из-под шкур выступил такой же, но почище… милиционер. Без погон. Зато в галифе и в сапогах. Судя по запаху изо рта, мороз его уже не брал.
– Коля, – сказал он и взял меня за душу.
– А нормальная национальная одежда у вас есть? – я чувствовал себя разочарованным, поскольку оператор уже приладился снимать «вживую». Типа, встреча старых друзей в снежной пустыне, далеких от цивилизации ойкумен.
– Это же специальное парадное, для гостей, – почти обиделся Коля. – Костюм нашел на рынке, когда однажды был в Воркуте.Торговался долго. Разве плохо?
Он одернул свой серый китель, и пуговицы звякнули на морозе, словно медали за заслуги в голове похоронной процессии наконец-то сбывшихся надежд на светлое будущее идущих вослед поколений.
– Очень здорово, но ведь в этой красоте вы на оленях не прокатитесь. А нам надо…
Слово «надо» в те времена было магическим и бескомпромиссным.
– Но сначала попьем чаю, – примирительно пригласил Коля и вздохнул: мол, что говорить с городскими?
За стенкой неспешно подвывала поземка. На душе было тесно.
«Клаустрофобия», – подумал я, глянув через выход на белесый до горизонта простор.
Два чума посреди бесконечной и безликой тундры стояли около стада оленей, как когда-то охранники при заключенных, которые недалеко отсюда строили железную дорогу вдоль Северного Ледовитого океана.
Дорога из никуда – в никуда.
Она так и осталась – разрушенная, заметенная, построенная по приказу Сталина. Буквально на костях тысяч и тысяч людей. Безымянных, словно ржавые рельсы. Никому не нужных, как брошенные здесь же, на куцый ягель, шпалы. И забытых подчистую теми, кто остался где-то далеко, дома, и кому «жить-то надо» там – в России, Украине, Беларуси, Балтии…
Нет их – и нет. Как и не было.
– Водки возьми, – сказали соседи. – В тундру запрещено возить, но это лучший подарок. А вас осматривать не будут…
Мои соседи по общежитию, шахтеры, в большинстве своем были после лагерей, из болотистых лесоповалов республики Коми, что где-то на юге. На «материке». Так называлась вся территория страны ниже Заполярья.
Здесь же к нам, молодой паре из Минска, относились с заботой и почти трепетно.
– Ты что, собираешься лететь в ботинках? Другого нет? Так возьми у нас валенки, иначе отморозишь причиндалы.
Шахтеры были хорошие. Только лупили друг друга в аванс, получку и по выходным. Пускали кровянку долго и шумно. В паузу я стучался к ним в комнаты.
