полному анализу человеческого генотипа. Это, верно, геркулесов труд: большое количество ДНК, сотни тысяч генов. Но над этим работают тысячи людей, и они постепенно выясняют механизмы контроля – включение и выключение отдельных генов в разных клетках. Подумай о нашем прогрессе со времени твоего рождения. Твой отец…
Доктор словно бы ожидал жеста прощения – чего-нибудь, освобождающего от отчаянных поисков, дающих надежду фраз и ободряющих заклинаний.
– Действуют ли таблетки? – спросил он, переключаясь на другой курс в поисках более безопасной темы.
– О да, – сказал Майкл. – Мне не надо принимать их все время теперь – только при сильных болях. Побочных явлений нет, если не считать кошмаров.
– Это хорошо.
Майкл не ответил доктору, только смотрел светлыми глазами, дополнявшими список его признаков. Только у обычных людей бывают голубые глаза, глаза цвета моря, в котором отражается небо.
Чедвик ждал, все еще водя руками в воздухе, будто надеясь найти комплекс лечебных пассов, обладающих оккультной силой. Ему нечего было больше сказать.
– Спасибо, доктор Чедвик, – повторил Майкл. Он сказал это спокойно, равнодушно.
«СПАСИБО», – подумал он, с трудом поднимаясь и опираясь о палку.
«СПАСИБО», – подумал он, проходя в дверь, открытую доктором.
«СПАСИБО», – подумал он, взглянув на секретаршу, улыбавшуюся ему.
Он не знал, кому или чему обязан этой горькой, саркастической, неохотной благодарностью, но в ней недостатка не было, и он благодарил. К тому же все искренне жалели его, искренне пытались помочь, и он должен был ругать только себя, если их чувства и действия опоздали, чтобы сделать ему добро.
2
Когда сумерки растаяли, Майкл включил свет рядом с кроватью. Взял книгу по истории второй мировой войны, которую начал читать неделю назад, но быстро отложил ее. Интерес к книге пробудили торжества по поводу очередной годовщины окончания войны, однако энтузиазм быстро исчез. В книге было много политических комментариев и мало описания наиболее драматических моментов конфликта. Не хотелось читать о тонкостях дипломатии; хотелось описания крупнейших городов Европы и Африки, опустошенных бомбардировщиками, обрушившими на них огонь и отравляющий газ.
Подняв книгу опять, прочитал там страницу, но абзацы только напоминали, почему он прекратил чтение.
Со вздохом бросил книгу на столик рядом.
Послышался стук в дверь, он автоматически подвинул ноги, как бы желая убрать их с кровати и встать. Но резкая боль напомнила об анахронизме таких рефлексов, неподходящих для его нынешнего состояния. Он пригласил войти.
Несколько разочаровавшись, увидел входящего в комнату отца. Не потому, что не хотел видеть его – как раз наоборот, но его задело, что отец ждал ответа на стук. Эта вежливость показалась Майклу символом удаленности, так быстро увеличившейся между ними с тех пор, как старший Саузерн стал бессмертным, за два года до аварии.
Томас Саузерн, высокий мужчина, всегда сильный и красивый, теперь стал еще красивее – с черными и гладкими волосами, бледной и блестящей кожей, хотя часть его прежней силы, казалось, испарялась из него сейчас, когда ему не требовалось хранить свою молодость упражнениями и испытаниями.
Майкл знал, что раньше был похож на отца – выглядел обычным человеком, как отец, но осколки разбитого ветрового стеклаобезобразили лицо, хромая нога изменила походку.
Отец принес открытую бутылку вина и два стакана.
Он показал их, приподняв:
– Хороший кларет. Я привез его из Европы, думал, что тебе, может быть, захочется выпить его со мной вместе.
– Мне не хочется, – сказал Майкл и быстро добавил: – Хотя один стакан не повредит; это мило с твоей стороны.
Томас поставил стаканы на столик рядом, отодвинул книгу, взглянув на название, и осторожно налил вино. Затем принес кресло из угла комнаты, сел.
– Как ты себя чувствуешь?
– Думаю, что лучше. Точно, было хуже.
– С анальгетиками есть проблемы?
– Я к ним не привыкаю, если ты спрашиваешь об этом. Но боль остается, иногда очень сильная.
– Возможно, рано ходить так много. Не следует перенапрягаться.
– Дело не в ходьбе. Я могу терпеть боль, когда иду. Вот когда сижу или ложусь, боль сводит меня с ума. Но все о’кей. O'КЕЙ.
Наступила пауза. Томас Саузерн задумчиво кивал.
Его карие глаза, которые были раньше голубыми, встретили взгляд сына.
– Я говорил с Чедвиком по телефону, – сказал он. – Он мне сказал, что полностью объяснил положение и ты понял, но я думал, остался ли ты вежливым. Ему трудно излагать мысли на простом английском. Ты проследил, что он сказал об изменившемся гене контроля?
– Не совсем, – ответил Майкл. – Но это ведь неважно? Понимание терминов не дает объяснения – слова
