одном из двух астероидов, первоначальная жизнь была уничтожена для того, чтобы устроить там микромир. Второй — как раз тот, на котором я родился, — назывался Ахиллес. Очевидно, между двумя микромирами было нечто ироде конкуренции, здоровой, правда. На потребительском уровне мы соревновались за право иметь одни ресурсы. Но попытки создать некое подобие культурного единства наших миров привязывало нас — психологически и эмоционально — к именам наших миров. Ахиллес и Гектор в конце «Илиады» встретились в фозном поединке, и, знаете ли, Ахиллес победил. Эпосы Гомера были главной книгой каждого ребенка в наших микромирах, остальная греческая мифология была лишь закономерным продолжением этих пристрастий. Первые земляне, попавшие сюда, на вашу планету, очевидно, были воспитаны в другой культуре, иначе они перевели бы название, которое дали макромиру тетраксы, как Олимп, а не как Асгард.
— В таком случае, — сказала она с едва заметным самодовольством, — вы читали о Медузе больше, чем вспомнили.
— Я знаю, что она никогда не показывалась в Трое и что Одиссей не сталкивался с ней в своих странствиях. Персей — это другая история. Так скажите мне — что я упустил?
Этого она не хотела говорить, а хотела, чтобы я вспомнил сам. В конце концов от понимания моего странного переживания зависело собственное согласие с самим собой, с собственным подсознанием.
— Зачем Персею была нужна голова Горгоны? — спросила она.
Я отчаянно напрягал память, пытаясь ответить. Микромир Ахиллес был так далеко, и мое детство представлялось мне чужой страной.
— Он дал какое-то обещание царю и был вынужден отправиться за ней, — вдруг вспомнил я. — Афина помогла ему обмануть сестриц-горгон, у которых был только один глаз на двоих, и он сумел узнать у них, как получить необходимое крылатые сандалии и шлем-невидимку. Когда он вернулся обратно, то обнаружил, что царь успел что-то натворить, кажется, пытался изнасиловать его мать, или…
Озарение пришло, когда я пытался восстановить смысл давно забытых историй. Персей принес голову Медузы, чтобы превратить мерзавца и весь его двор в камень <Нa самом деле Персей убил Медузу, чтобы спасти жителей Афин, а уж потом, узнав про коварство Полидекта, показал ему смертоносную голову.>.
— Вы же не думаете, что это направлено на меня? — пробормотал я. — Ладно, враждебная программа, согласен, но неужели вы думаете, что видение может быть оружием?
— Такая возможность не исключена, не так ли?
Я задумчиво уставился на нее. Черные волосы, глаза светло-серые — совсем не похожи на глаза Сюзармы или Джейсинт. Они, скорее, напоминали мои. Невозможно было думать о ней как о сообществе девяти индивидуальностей, но и представлять, что она носит имя одной из девяти муз, было тоже как-то некстати. Пока она, в свою очередь, смотрела на меня с озабоченностью психоаналитика, я вспомнил кое- что из того, о чем читал много лет назад.
Матерью девяти муз была Мнемозина. Имя Мнемозина означает «память».
Еще одна мысль пронеслась в мозгу — хотя музы и покровительствовали разным видам искусств, их верховной богиней-покровительницей считалась Афина, которая помогала Персею. Я задумался, как назвать видение, которое сейчас смотрело на меня, — Мнемозиной или Афиной? Но Мнемозина скорее всего была чистейшей абстракцией, а не личностью, я же, несмотря на всю произвольность ее образа, смотрел в лицо подлинному и могущественному созданию. Оно вполне могло быть одним из божеств, чьим домом считался Асгард.
— У меня малоприятное чувство, — начал я, — что вы склонны находить в этом происшествии куда больше тайного смысла, чем хотелось бы.
— Напротив, — мило отозвалась она. — Вы уже заявили о своем намерении проникнуть на самые нижние уровни макромира. Вы уже готовы совершить путешествие к загадочному Центру и даже попросили меня найти маршрут, который бы доставил вас туда. Возможно, именно эти исследования приведут нас в царство неизведанного… И не будем сбрасывать со счетов возможность того, что путь к Центру уже отпечатался где-то в глубине вашего подсознания. Нечто, взывавшее о помощи, кем или чем бы оно ни было, тоже не оставило вас своими заботами.
Тут я сглотнул — в горле неизвестно каким образом возник комок.
— Пусть я ахиллеец по рождению, — заметил я, — но наверняка сделан из другого теста, нежели Персей. Его-то отец, насколько я помню, был сам Зевс.
— Не буду притворяться, что до конца понимаю существ из плоти, послышался ответ, — несмотря на то что уже многому научилась. Не думаю также, что происхождение нашей плоти имеет здесь какое-либо значение. Нас заботит лишь программа, внедренная в ваш мозг. Разум, который вы принесли сюда, обладает знаниями и силой, которые, вероятно, смогут стать собственностью целой расы, а какие последствия это повлечет, можно лишь гадать.
Вот к этому я как раз и не был готов. И без тени насмешки продолжил:
— Вы можете оказаться для меня опаснее, чем голова Юргоны. От враждебных программ, желающих свести меня с ума, я могу избавиться, но вы говорите о чем-то куда более зловещем, чем обычный вирус.
— Это только догадка, — пыталась она обнадежить меня. — Мы должны узнать больше до того, как начнем действовать, хотя фактор времени весьма для нас существенен. Нужно выяснить, нет ли еще у кого-либо подобного опыта.
Я единственный сознательно вступил в контакт, когда истоми были близки к уничтожению. Однако Мирлин и Тульяр-994, хоть и бессознательно, но тоже участвовали в нем. Мимоходом я попытался представить, какие образы можно выудить из памяти тетраксов, из их мифологической системы символов.
— Вы хотите услышать мои вопросы? — вяло поинтересовался я.
— Напротив, — уверила она меня. — Возможно, если речь идет о тетраксах, понадобится дипломатическое искусство.
Этот намек, что в дипломатии я несилен, пришлось ей простить.
— В таком случае, — подытожил я, — постараюсь вздремнуть.
— Если увидите сны, — заметила она перед тем, как исчезнуть, постарайтесь запомнить как можно больше.
Не могу сказать, что это поручение меня успокоило, однако, судя по тому, как шли дела, приходилось повиноваться. Но какие бы сны ни теснились у изголовья, им не удалось прорваться сквозь блаженную пелену моего забытья.
Мой мирный сон был прерван звонком телефона, который истоми установили в моем обиталище. Перед тем как уснуть, я всегда вешаю трубку над кроватью можно сразу ответить на звонок, не тратя лишних сил, даже не открывая глаз. Так и сейчас — я просто снял трубку с крючка, наугад ткнул в кнопку «ответ» и пробормотал в аппарат нечленораздельное приветствие.
— Господи, Руссо, — сказал голос на том конце провода, — ты же офицер Военно-космических сил. Какого черта ты спишь в этот час?
— Время, — ответил я, — чисто относительно. — А то, что ты называешь 'этот час', может означать любой час, черт подери. Чего ты хочешь, Сюзарма?
— Для начала, — ответила она, — я хочу, чтобы ты называл меня «полковник». Во-вторых, я хочу прогуляться с тобой по саду.
Я открыл глаза, отвел трубку от лица и уставился на нее. Так обычно смотрят на предметы, которые вдруг начинают нести себя по-своему.
— Ты хочешь, чтобы мы с тобой пошли гулять в сад? — настороженно переспросил я.
— Именно это я сказала, — подтвердила она. В голосе ее слышалось легкое раздражение, что, впрочем, было привычно. Необычным был ее разговор о саде, словно следовало бы догадаться, что она имела в виду. С минуту я подумал над этим, пытаясь вычислить, какой сад она подразумевала, но, хоть убей, не мог сообразить, куда и зачем меня вызывали. Одно было ясно — на то были причины. Ей не была свойственна страсть к играм в «угадайку».
Очевидно, что-то случилось. 'Интересно, — подумал я, — это то же самое «что-то», с которым я уже
