отражение — в технике «щучьего глаза» — беспристрастно свидетельствовало о том, что на груди у меня тонкая струйка крови. Я не замечал ее раньше и даже сейчас, в момент обнаружения, не придал ей никакого значения.
Четвертый… пятый… шестой… Мы вышли из лифта, и пошли по коридору к 623-му номеру, мои ноги шли сами по себе, переставляли себя где-то далеко внизу. Броновски завозился со служебным ключом. Поглядел на меня и замер. Я проследил за направлением его взгляда. Полоска у меня на груди стала заметно больше. Мы оба наклонили голову, чтобы рассмотреть ее получше, и с моей стороны это оказалось крайне необдуманным движением. Горячая влага брызнула во все стороны.
Ох! — вот и все, что я сумел произнести, стоя здесь и наблюдая за происходящим. Выглядело это так, словно я опрокинул на рубашку тарелку томатного супа. И тут я начал терять сознание, наступавшая тьма оказалась не черной, а буровато-коричневой, и наступала она, вернее, подступала, откуда-то из-за ушей. И стремилась вперед. Броновски успел поймать меня за руки. С вами все будет в порядке, — вроде бы произнес он. — Только не пытайтесь разговаривать.
Я бессильно привалился к стене. Как это ни странно, я уже не раз мысленно репетировал свою смерть. Оставьте меня, сержант, и продолжайте свое дело. Со мной все кончено. Привет Максу Штайнеру и певцам из «Амврозии», а я свожу последние счеты с жизнью.
Я был в состоянии не ударить в грязь лицом. Я был подготовлен к смерти, по крайней мере, мне так казалось. Но чего же ждать теперь, когда кураж покидает меня с каждым мгновеньем и уже подступает пустота? Больше всего я боялся боли, но ее-то как раз сейчас и не чувствовал.
Броновски не отходил от меня, подбадривал. С призрачной ухмылкой на устах он отпер дверь и широко распахнул ее.
В моем номере находился человек. Мужчина. Я увидел его из-за плеча у Броновски. Человек находился спиной ко мне, «№ 19» значилось на его оранжево-черной куртке. Его ноги болтались в нескольких футах над ковром, медленно изворачиваясь то в одну, то в другую сторону. Рядом с ним, валялось перевернутое кресло. Шею обвил шнур, другой конец которого оказался обмотан вокруг потолочной лампы.
Броновски действовал быстро. Куда быстрее, чем я бы на его месте даже в своей лучшей форме. Он не стал тратить времени на то, чтобы разрезать шнур. Вместо этого он встал на кресло и ухватился за лампу. Потянул ее раз. Потом другой. Провода и пластик затрещали, потом порвались. Что там заорал мне Броновски? Я не понял. Я обнаружил, что вползаю в номер, пока детектив переносил повешенного на постель.
Ковер на ощупь показался изготовленным из крупы. Прислонившись к переносному телевизору, я увидел винтовку с телескопическим прицелом, приставленную к подоконнику. На первый взгляд она показалась на диво маленькой, показалась фрагментом из документального фильма про Ли Харви Освальда. Невольно рассмеявшись, я взял ее в руки, кому-то же надо было сделать это.
Броновски стоял спиной ко мне; наклонившись над телом, он развязывал сдавившую шею петлю. Лицо лежащего на мгновение попалось мне на глаза, прежде чем Броновский, сдавив ноздри, принялся делать искусственное дыхание рот-в-рот.
Может быть, мой отец был все-таки прав. Когда мама не вертелась поблизости, он подходил к моей постели и принимался рассказывать о том, что Бога нет. Так что, малыш, держи ухо востро. Молись Золотому тельцу или Серебряному Слону или Яхве, только не этой нелепой Троице. Ну, а нужны ли были теперь какие-нибудь дополнительные доказательства? На меня обрушились два удара подряд, Элио Чезале и Джулиан Сполдинг, а теперь — двум разам не бывать, третьего не миновать — дала о себе знать и зловещая Троица. Бородатый Старый Негодяй не только вел со мною нечистую игру, он выкидывал и явно мелодраматические номера.
На полу мне было так спокойно. И я предался этому ощущению. Но потом услышал сдавленный стон. Затем кашель.
— Кажется, ублюдок не сдох, — в изнеможении пробормотал Броновски, прежде чем, повернувшись ко мне, уже формально сообщить о том, что у Теда Чезале восстановилось дыхание.
Глава одиннадцатая
Больница Святого Креста в эти ранние утренние часы пребывала разве что не в коматозном состоянии, ее системы жизнеобеспечения функционировали хоть и надежно, но на низком энергетическом уровне, как автоматическим регулятор скорости космоплана в ходе затяжного межзвездного перелета.
Я уже научился распознавать звуки в моем новом доме, в особенности, когда они угасали и возникали вновь. И прежде всего жужжание сдвоенного осциллографа над головой у меня и у мистера Эрнесто Моралеса, соседа по палате, уцелевшего (только чудом) в результате автокатастрофы. Блип-блип. Выходит, и Эрнесто, и я по-прежнему живы.
Призыв о помощи зазвенел где-то дальше по коридору. Сестра Симмонс — Черил? или Шарон? — пробежала мимо дверей нашей палаты, белые тапочки весело заскрипели по свежевымытому линолеуму. О Господи. Вернуться к шприцам и одуряющим фармацевтическим запахам через… сколько? Через пятнадцать лет?
Нет, уже более шестнадцати. Ричард Никсон как раз произнес речь о Чекерсе в ту неделю, когда врачи объявили мне о том, что у меня рак. Маленькое не вполне нормальное образование, — так, помнится, они это сформулировали. Не беспокойтесь, мистер Эшер, мы вскроем, вырежем, зашьем, и на этом все и закончится.
Семь недель понадобилось им на то, чтобы вырезать опухоль и прогреть меня какими-то лучами. И куда больше времени прошло, прежде чем Лоррен, Элио, Джилл — вся моя семья — перестали фальшиво улыбаться в ожидании, не отправлюсь ли я, того гляди, на тот свет. И все же, какое-то время спустя, всем стало ясно, что я никуда не собираюсь отправляться, поэтому каждый из нас поспешил вернуться к своему всегдашнему существованию.
Не ложись в больницу — вот какой отеческий совет я дал бы любому своему эвентуальному ребенку. Не ложись в больницу и не садись в тюрьму. Теду еще, можно сказать, хотя бы наполовину повезло, не то бы он разом угодил и туда, и сюда. Но полиция вроде бы отказалась от своего первоначального решения.
Доктор Лукас сообщил мне хорошие новости сразу же после операции, во второй половине дня, когда действие пентотала ослабло и я вернулся в этот мир. Все прошло гладко, мистер Эшер, как мы и надеялись. Чистое входное отверстие, чистое выходное. Никаких осколков. Конечно, не исключено заражение. Но волноваться не о чем, большинство людей превосходно обходятся и без селезенки.
— Кстати говоря, мне кажется, вам следует знать об этом. Вашего мистера Чезале тоже сюда доставили — примерно в то же время, когда вас отправили на операцию. У него серьезно повреждена трахея, возможно, впоследствии возникнут затруднения с речью. Но, надеюсь, этого удастся избежать.
Майрон Лукас, рассказали мне сиделки, был футбольным нападающим в те дни, когда в Белом доме сидел Эйзенхауэр, но сейчас он выглядел, как Братец Так, в своих чересчур больших, как у авиатора, очках… и, судя по всему, с непошедшим на убыль желанием забивать мяч в ворота.
— Гематологи закончили предварительные исследования сегодня рано утром. И они нашли в крови у Теда двенадцатипроцентное содержание хлоргидрата. А этого вполне достаточно, чтобы убить троих таких, как он. Ничего удивительного в том, что полиция не спешит с обвинением. По крайней мере, пока они не переговорят с вами. — Скрестив руки на груди, остановившись у грифельной доски, доктор Лукас превратился в неодушевленный предмет. — Не сейчас. Только когда мы оба решим, что вы для этого созрели.
Это могло означать и «никогда». Но я храбро улыбнулся, во весь рот и даже чуть больше того, одновременно показав ему поднятый большой палец в знак собственного восхищения.
— Гмм… — подойдя к телевизору, установленному в углу палаты, он щелкнул выключателем. — Пассивный отдых, — в приказном порядке объявил он и Эрнесто, и мне. — Эта штука пожирает серое вещество. А новости вы и без того скоро узнаете.
