воздух, заставив Гривена побледнеть и начать задыхаться.
— Что ж, господин… то есть Эрих. Я никогда не пробовал…
— Я убежден, что трех недель вам хватит. И нет смысла в сомнениях, Карл. Вы окажетесь первопроходцем.
— Вы хотите, чтобы я стал первым…
Проявив некоторое нетерпение, Эрих указал на остатки роскошной трапезы.
— А с какой стати, по-вашему, я затеял весь этот пир? Разумеется, на студии будет обо всем объявлено и официально. А уж тогда мы отпразднуем по-настоящему!
— Но почему я? Почему именно моя картина? — При всей своей радости, а Гривен, разумеется, радовался от всей души, ему необходимы были новые подтверждения и уговоры. — Вы ведь можете поступить и проще. Взять какую-нибудь пьесу для театра, в которой все диалоги уже прописаны…
— Нет-нет, этого-то все и будут ждать от нас в первую очередь. А мне хочется, чтобы дело было совершенно невиданным. И ведь вы, Карл, всегда стремились к тому, чтобы сделать нечто важное. — Эрих широко раскинул руки. — Вы только представьте себе! Услышать подлинный рев этих самых «Бугатти»…
Но, наряду с прочим, это означало, что уже законченный сценарий можно бросить в печку. Должно быть, растерянность Гривена в какой-то мере передалась Эриху, потому что он, взяв с тарелки особенно роскошный бутерброд, задумчиво отправил его в рот.
— Мне кажется, наш писатель с его присущей творческим натурам повышенной чувствительностью нащупал больное место, — сказал он, обратившись к Элио. — У нас ведь есть и другие проблемы, помимо того, чтобы разбогатеть, прославиться и по заслугам попасть в учебники по истории кино. Например, наша юная соблазнительная большевичка. — Он едко улыбнулся. — Как у нее с дикцией, Карл?
Но, как выяснилось, с голосовыми связками у Люсинды все было в полном порядке, — по крайней мере, в тот вечер, когда Гривен объявил ей о том, как начали развиваться события. Она завизжала от радости, заорала далеко не как благовоспитанная дама, обрушила на Карла сотни вопросов и комментариев.
— Ах, я была уверена в том, что вы с Элио образуете непобедимую команду!
Гривен обнял ее — не столько обнял, сколько попытался вернуть с неба на землю.
— Нам надо немедленно начинать готовиться, дорогая. Говори медленно и внятно. Иначе эти новомодные микрофоны просто не сработают, так мне объяснили. И нам надо полагаться во всем друг на друга, как никогда ранее. — Держа ее за плечи, он произнес формулу, которую заготовил по дороге домой. — Ты отвечаешь за форму, а я за содержание.
И он угомонил ее, что верно, то верно. Она выскользнула из его объятий, подсела к огню, на первый взгляд притихла. Но Гривену было видно, как сильно она вздрагивает, едва в печи затрещит полено. О Господи, что же он наделал?
— Карл! Давай пойдем куда-нибудь и как следует напьемся. Можно заскочить в «Адлон» и прихватить с собой Элио.
У Гривена перехватило дыхание.
— Его там нет. — Он бросил взгляд на стенные часы. Тридцать три минуты восьмого. — Час назад мы простились с ним на вокзале. Сейчас он уже, наверное, проехал Потсдам.
Люсинда с деланным спокойствием посмотрела на него. Ее взгляд ужесточился, она гадала, не солгал ли ей Гривен, но на данный момент ему нечего было от нее скрывать.
— Ты ведь знаешь, что ему нужно было вернуться в Молсхейм. Его работа завершена, по крайней мере, на данном этапе. А Эрих не платит экспертам, в услугах которых не нуждается. И, кроме того, чего ради ему оставаться?
Последняя фраза — сказанная ради красного словца — была, несомненно, ошибкой. Гривен понял это сразу же — еще до того, как Люсинда, закрыв лицо руками, бросилась в спальню и с грохотом захлопнула за собой дверь.
Но взаперти она просидела недолго. Гривену не хотелось затевать с ней затяжную войну и, что куда важнее, этого не хотелось Эриху Поммеру. В следующий понедельник все они улыбались и старались не мигать в свете ламп-вспышек, пока Эрих торжественно объявлял о том, что «Любовь Лили Хаген» станет первой звуковой картиной студии УФА.
Внимание публики, длинная череда напутствий и пожеланий успеха почти убедили Гривена в том, что они с Люсиндой оседлали гребень волны, что успех уже почти гарантирован. Она проводила дни с фройляйн Дитрих — эту девицу снял в своем последнем фильме Пабст, — и обе они изучали технику речи, беря уроки у профессора из театральной школы Макса Рейнхардта. И собственная работа Гривена, озвучание роли Лили, продвигалась вроде бы хорошо, хотя к сроку, назначенному Эрихом, он не поспевал, запаздывая на одну-две недели.
Все так… но ночами молчание становилось невыносимым, а столик для ужина каждый раз оказывался сервированным словно бы на троих. Да и в постели им казалось, будто они остаются там не вдвоем. Люсинде хотелось только есть и спать; акты нежности, акты любви стали с ее стороны простым выражением покорности. Посреди безумной скачки Гривен внезапно застывал и всматривался ей в лицо. Глаза закрыты так плотно, словно за занавесом век разыгрывается какая-то приватная фантазия; губы повторяют его имя все с большей и большей отрепетированностью, словно уроки сценической речи не прерываются и в постели.
Он поклялся себе расстаться с Люсиндой. Сочиняя диалоги сценария, Гривен одновременно придумывал текст неизбежного объяснения, иногда — настолько удачный, что находки из него переходили в сценарий. Она защищалась, обижалась, плакала. Он упорствовал, возражал, прощал. Так или иначе, все заканчивалось тем, что она, рыдая, бросалась ему в объятия.
— Господин Гривен?
Он ничего не мог с собой поделать: машинально захлопывал рукопись, чтобы никто, даже случайно, не мог бы в нее — до полного завершения — заглянуть. Юноша-почтальон держал в руке конверт без марки.
— Мужчина оставил это сегодня утром у ворот.
— Что за мужчина?
Юноша пожал плечами: откуда ему было это знать? Он продолжил свой обход, а Гривен вскрыл конверт. Записка, вложенная в него, была написана вечным пером на кремовой бумаге. Он прочитал ее три раза подряд, а затем разразился смехом. Да ведь он как раз искал что-нибудь, способное отвлечь Люсинду от тоски по Элио, хотел заменить один сценарий другим. А тут — карта сама шла ему в руки!
Господин Гривен,
Поздравляю вас с началом новой работы. Убежден, что Отечество будет гордиться вами.
С удовольствием вспоминаю также о нашей случайной встрече. Наш фюрер обрадовался, узнав о ней. Он такой поклонник — и ваш, и фройляйн Краус!
И он сочтет для себя высокой честью, если вы соблаговолите отужинать с ним в эту субботу в „Вахенфельдхаусе“ в Оберзальцберге. Наш фюрер живет скромно, как и подобает подлинному представителю своего народа, но он лично передает вам приглашение погостить у него все выходные.
Если вы доедете по шоссе до Берхтесгадена, то там вам дальнейшую дорогу покажет любой.
Глава двадцать третья
К этому письму Гривен то и дело обращался на протяжении всего дня, рассматривая его со всех
