«Я? Боюсь? Это абсурд. — И действительно, она теперь выглядела не испуганной, а рассерженной. — С какой стати мне вас бояться?»
«Этим я и интересуюсь. А сначала не боялась. Испугалась только тогда, когда я спросила, почему ты пошла собирать горечавку. — Девушка опустила глаза, опять лицо стало невыразительным. Она промолчала. — Это потому, что ты поняла, что допустила ошибку?»
Темные глаза поднялись. «Ошибку? Не понимаю. Какую ошибку?»
«Неважно. Но почему тебе не все равно, что я спросила про цветы?»
«Все равно», — сказала Челеста и, как ни странно, улыбнулась.
«Очень хорошо. Тогда скажи, и думаю, что пойму, правду ты говоришь или нет. Почему ты носила кузине горечавки?»
Челеста растерялась. «Я сказала. Она мне нравилась».
«Да, поняла. А почему горечавки?»
«Она их любила».
«Она так сказала?»
В глазах девушки отразилось еще большее удивление, смешанное с облегчением. Будто Дженнифер, в конце концов, задала вопрос, на который легко отвечать. «Да».
«Что она сказала?»
Челеста беспомощно развела руками. «Мадмуазель, я не понимаю».
Дженнифер была терпелива. «Когда она сказала, что ей нравятся горечавки, какие она употребила слова? Ты ей их принесла, и она просто поблагодарила и сказала, что они хорошенькие или что? Попробуй вспомнить для меня, Челеста. Она моя кузина, и каждое сказанное ей слово… Я бы тоже могла принести горечавки завтра…»
Челеста при всей своей молодости слишком привыкла к наполненной символами монастырской жизни, поэтому не увидела в неожиданной сентиментальности посетительницы никакой абсурдности, посмотрела на нее все еще удивленно, но уже помягче, и свела брови в ниточку. Дженнифер напряженно ждала, горло ей перехватило от возбуждения. В конце концов, девушка заговорила: «Нет, это было не так, я вспомнила, почему знаю, что это ее любимые цветы. Вскоре после ее появления здесь я принесла большой букет цветов, самых разных, и поставила около ее кровати. Она лежала и смотрела на меня, потом протянула руку, очень медленно, — рука девушки протянулась вперед, будто вспоминая жест, — и прикоснулась к горечавке. Она сказала: «Голубые, Челеста, что это за цветы? Они такие красивые, никогда не видела такой голубизны. Поставь их поближе, чтобы я видела. Я сказала, что это горечавки, и приносила каждый день».
«Спасибо», — сказала Дженнифер с таким тяжелым вздохом, что Челеста, увидев выражение ее лица, опять заволновалась.
«Это все, мадмуазель?»
«Это все, — сказала Дженнифер и засмеялась, немного возбужденно. — И пожалуйста забудь, как я сначала подумала, что ты говоришь неправду!»
«Ничего. А теперь, извините…»
«Конечно. Вы должны увидеться с доньей Франциской, правда? Дженнифер отчаянно старалась, чтобы ее голос звучал ровно. — А может быть вы мне, пожалуйста, покажете дорогу в комнату матери- настоятельницы?»
«Я… Да, конечно». К Челесте вернулась прошедшая нервность, она странно напряженно посмотрела и пошла вперед, чтобы показать путь из церкви.
Дженнифер шла за торопливой проводницей через холл и вверх по широкой лестнице, пыталась привести мысли хоть в какое-то подобие порядка. То, что она только что выслушала, определенно, правда. История начала принимать форму и все в большей степени превращалась в тайну. Умирающая женщина настаивала, что у нее нет родственников… Умирающая женщина не была дальтоником…
Таким образом, она не была Джиллиан Ламартин.
И какой из этого следует сделать вывод, отчаянная и ликующая Дженнифер решить не могла, а Челеста вела ее в освещенный верхний коридор. Но какой же все-таки из этого можно сделать вывод? Во второй раз за день Дженнифер встретилась глазами со Святым Антонием, который смотрел на нее из-за кактусоподобных свечей. Масса свечей, на массу молитв он ответил… «Веселись со мной, ибо я нашел тех, кто потерян».
Дженнифер протянула руку и легко прикоснулась к пьедесталу святого, потом обернулась и увидела, что девушка остановилась у ближней двери и подняла руку, чтобы постучать. «Нет! — сказала Дженнифер резко. Девушка замерла с поднятой рукой. Лицо Дженнифер покраснело и глаза потемнели от возмущения. — Я попросила отвести меня к матери-настоятельнице. Это не ее комната, не так ли?»
«Почему, я…»
«Это комната доньи Франциски, да?»
«Да. Я только подумала…»
Глаза и голос Дженнифер стали просто ледяными. Миссис Сильвер пришлось бы долго ее разглядывать, чтобы узнать свою нежную дочь. «Вас попросили отвести меня к матери-настоятельнице. Будьте так любезны сделать это немедленно».
Рука Челесты упала. Опустив глаза, она скользнула мимо Дженнифер и прошла к двери в дальнем конце коридора. «Это комната матери-настоятельницы, мадмуазель».
«Благодарю вас».
Девушка отступила, Дженнифер постучала. Раздалось мягкое: «Войдите».
Входя, Дженнифер получила смутное впечатление, что Челеста бросилась обратно по коридору. Дверь матери-настоятельницы закрылась. Дальше по коридору эхом закрылась другая дверь.
8. Блюз
Первым Дженнифер встретил солнечный свет. Он вливался через высокое незанавешенное окно, отражался волнами яркого тепла от кремовых чистых стен, потолка и белого пола. Единственный коврик подчеркивал, что и здесь соблюдается правило спартанской нищеты. Два простых стула и деревянный стол, небольшой складной аналой, ничуть не резной, безо всяких украшений и излишеств даже там, где перед ним становятся на колени, подчеркивали общий стиль. Ничего не нарушало сияющей пустоты, кроме фарфорового диска на стене с изображением Мадонны с младенцем. Вспомнив о картинах в церкви, Дженнифер взглянула на него с любопытством, а потом и с удивлением — это оказалось грубым дешевым изделием, купленным, скорее всего, в Лурде.
«Войдите», — снова раздался тихий голос от окна. На стуле в потоках солнечного света сидела очень старая монахиня. Она не повернула головы, но указала мягкой старой рукой на стул.
Дженнифер села. «Я мисс Сильвер, кузина мадам Ламартин. Я приехала встретиться с кузиной, и мне сказали, что она умерла несколько дней назад».
На этот раз старая монахиня повернулась к ней. Против яркого света Дженнифер видела ее нечетко, получила только общее впечатление круглого бледного лица, сморщившегося от возраста, как рука, которая долго пробыла в мыльной воде. Морщинки не были похожи на линии, порожденные характером, просто возрастное изменение очертаний. Лоб был совершенно гладким, она, очевидно, не хмурила бровей очень долго. Выражения глаз видно не было, но линия рта казалась доброй. «Я слышала о вашем приезде, мадмуазель, и очень жалела, что вас ожидала встреча с такими плохими новостями. Печальное событие. Это всегда горе для друзей тех, кто умирает таким молодым. — Она улыбнулась. — Это нелегко, знаю, рассматривать смерть не как конец, а, скорее, как начало».
«Нет».
«Ты видела могилу своей кузины, дитя мое?»
