уже не просто бесследно тысячелетний опыт человечества теряет, но и свой, новый опыт приобретает. А значит, уже не засасывает их трясина дикости, но поддерживают они прочный уровень своего существования и обретают уверенность. Научив делать луки, Иш помог им, и потому тихая радость и гордость наполняли его сейчас. В последний раз бросил он взгляд на стрелу и протянул молодому.
— Кажется она мне хорошей стрелой, — сказал Иш, хотя ничего не понимал и не разбирался в стрелах. А молодой не мог знать этого, и счастливая улыбка от похвалы трудов его рук расплылась на юном лице; и еще увидел Иш, как, прежде чем в колчан положить, пометил он стрелу, — видно, хотел выделить ее после того, что сейчас случилось. И, продолжая смотреть на молодого, испытал неожиданно Иш огромную любовь к нему. Давно — с тех пор как стал он стариком сидеть на склоне холма — ничего так не трогало его сердце, как сейчас. Этот Джек, который из Первых вышел, был его правнук по отцовской линии, а значит, и Эм правнук. И пока смотрел Иш в молодое лицо, сердце его так стучало, что готово было из груди вырваться, задал Иш странный вопрос:
— Юноша, — сказал он, — ты счастлив? А юноша по имени Джек вскинул на старика удивленные глаза, потом взглядом холмы окинул и только тогда ответил:
— Да, я счастлив. Все в мире идет, как должно быть, и я малая частица этого. А Иш начал думать, что стоит за таким ответом, и снова терялся в догадках — наивное ли восприятие мира заключается в этих словах или скрывается за ними глубинный философский смысл — и не мог решить. И пока думал напряженно, разбуженный мыслью туман, выползая из глубин сознания, заклубился в его голове. Но все равно вспомнил Иш, что слова молодого ему знакомыми кажутся, будто где-то уже слышал он точно такие же слова. А может быть, и не точно такие же, но были те слова такими, какие кто-то ему хорошо известный мог сказать. Потому что, когда говорил молодой по имени Джек, то не сомневался, а говорил как должное — утверждая. А Иш не мог вспомнить имя того знакомого человека, но вспомнил теплоту и нежность, которые от имени неотделимы были, и теплые чувства, обволакивая, накрыли его, унося в забытье. И когда очнулся он и снова поднял глаза, никто уже не стоял перед ним. И как ни пытался, не мог вспомнить и сказать с уверенностью Иш, случилось ли все в этот день или в другой, а может, и вовсе другим летом стоял перед ним назвавший себя Джеком человек.
2
Рано он проснулся в то утро — так рано, что еще серые сумерки все вокруг скрывали. И короткое мгновение он лежал не двигаясь и думал — где он. И в то же короткое мгновение вдруг представилось ему — он снова маленький мальчик и карабкается на материнскую постель, чтобы найти там серым ранним утром защиту и нежное тепло любви. А потом решил, что не может быть такого, но стоит протянуть руку, и пальцы коснутся теплого плеча Эм. И такое не могло быть. И тогда он вспомнил о своей молодой жене. И ее не будет рядом, потому что много лет назад он отдал ее молодому и правильно тогда поступил, ведь предназначение женщины — рожать детей, а когда будут рождаться дети, значит, многочисленнее станет Племя и окружающая их тьма все дальше отступит. И когда перебрал Иш все, что еще хранила его память, понял наконец, что он очень стар и один лежит в широкой постели. Правда, утешала его мысль, что в своей старой постели, в своем старом доме.
Так бы и продолжал он лежать тихо, если бы не странная сухость во рту, и тогда, с минуту поколебавшись в нерешительности, все же медленно встал и, шаркая негнущимися старческими ногами, двинулся в ванную комнату попить воды. И когда добрался до цели, то протянул руку и щелкнул рычажком выключателя. А когда раздался знакомый щелчок, даже зажмурился Иш от вспыхнувшего ярко света электрической лампы под потолком. Совсем немного времени прошло, и понял он, что по-прежнему окружают его серые предрассветные сумерки и не вспыхивал в ванной комнате яркий электрический свет. Давно умер свет и не вспыхнет снова. Это знакомый звук щелчка проник в сознание и породил некогда привычные образы. Не смутился Иш, ибо и раньше с ним такое случалось.
И тогда немощной рукой с усилием повернул он кран над раковиной, но не вырвалась оттуда с шумом веселая струя воды. Вот только когда он вспомнил, что отказалась бежать вода по трубам еще много лет назад.
Не смог он выпить стакан воды, за которым шел в ванную комнату, но и особой жажды не чувствовал, разве что першило в горле, раздражало неприятной сухостью.
Но стоило сделать несколько глотательных движений, как сухость понемногу начала проходить, и он почувствовал себя лучше. А уже в спальне застыл в нерешительности у края кровати и втянул в себя воздух, принюхиваясь. Пожалуй, и сейчас он мог вспомнить, как с годами менялись окружающие его запахи. Давно, очень давно здесь пахло большим городом. И когда ушел этот запах, свежестью гор и молодой травой пахнуло Но и этот запах уступил. Теперь старым домом, прожитыми годами и тленом пахло. Но привык Иш к этому последнему запаху и уже не чувствовал, и не мог он его беспокоить. Сейчас, казалось, сухим дымом тянуло. Наверно, это и заставило проснуться так рано. Но не испытывал Иш никакого страха и снова, кряхтя от усилий забрался в постель.
А с севера упрямо задувал сильный ветер. Раскачивал за эти годы близко подступившие к дому сосны, и ветви их, со свистом рассекая воздух, хлестали по стеклам и стенам.
Шум раскачивающихся ветвей не давал Ишу уснуть, и он лежал без сна и слушал. Ему вдруг захотелось узнать, который сейчас час, но он уже давно забыл, когда в последний раз заводил свои часы. Время, как одно из необходимых условий при назначении встреч или выполнения каких-то обязательств, давно потеряло свой прежний смысл, потому что изменился мир и ритм жизни этого мира, а главное, был он сам уже очень стар и жил как бы вне этой жизни. В своем роде перешагнул время и теперь застывшая вечность окружала его. И потому лежал он в одиночестве полуразрушенного дома. Те, кто рядом жил, спали в других домах, а в хорошую погоду — просто под открытым небом. Они, должно быть, думают, что в доме этом поселилось привидение. Не иначе! Да и как по-другому, если для него самого те, кто умер, давно больше живыми кажутся, чем те, кто его сейчас окружает… И хотя не было у Иша часов, понял он по серому предрассветному сумраку, что скоро взойдет солнце. Наверное, и спал он ровно столько, сколько требуется спать старому человеку. Так и пролежит он, изредка ворочаясь, пока не взойдет солнце и кто-нибудь — он надеялся, что это будет молодой Джек, — не принесет ему завтрак — кусок тушеной говядины на косточке, которую он потом тщательно обсосет, и миску кукурузной каши. Они готовили для него кукурузную кашу, хотя для самих непонятной была эта еда. Они присылали кого-нибудь носить за ним молоток и помогать добираться до холма, где в хорошую погоду он грелся на солнце. Чаще других Джек приходил. Да, молодые очень хорошо о нем заботились, хотя старый он был, никчемный старик. Иногда, правда, сердились на него и тогда больно щипали, но делали так лишь потому, что думали о нем как о Боге. А ветер все не унимался, и ветви скреблись и стучали в стены дома. Но, видно, спал он меньше, чем полагалось старому человеку, поэтому через какое-то время, несмотря на шум, задремал снова.
И вдруг кто-то схватил его за плечи и стал грубо трясти, и тогда проснулся Иш, потрясенный столь неожиданным и грубым вторжением. А когда наконец спала мутная пелена с его глаз и начал он различать, что вокруг делается, то увидел перед собой лицо молодого Джека и печать страха, застывшую на этом
