Маше нечего было возразить на эти разумные доводы. За два месяца последующей близости с Борисом она не успела понять — выработали они гармонию или нет… вероятно, гармония была в доработке. А вот предложение он ей все-таки сделал! Пренебрег своей драгоценной свободой, несмотря на прогнозы Нинель.
Кстати, какое лицо было у той, когда они объявили о помолвке и секретарша лицезрела кольцо с бриллиантом на Машиной руке! Какое лицо! Голливуд плачет по таким лицам!
Оно без слов вопило примерно следующее: «За что?! Этой простушке с косичкой?! Этой мелкой финтифлюшке! Этой фригидной сушеной обезьяне! Счастье привалило?! Или уже вовсе мужики ослепли? Или глаза у них, прости Господи, теперь не на том месте? Ну что в ней, в этой сучке, такого особенного? Кроме знаний трех языков — ничего! Грудь — на второй размер не наскребешь, задница с кулачок. Короче — ни кожи ни рожи».
Нинель с досады взяла отгул и два дня не являлась на работу. Валялась в номере и глушила водку с командированными эфиопами.
А Маша наконец дала волю своей фантазии. Ведь теперь она могла смело строить планы, мечтать о семье, которой у нее не было уже много лет, наслаждаться заботой жениха. Пробовать на вкус приятную роль невесты нового русского. Теперь, конечно, она не возмущалась его подарками. У нее появилось множество приятных мелочей: духи, самая лучшая косметика, украшения. Он дарил ей даже нижнее белье. Теперь было можно.
Боже, да нет же, нет! У Маши мысли не было выйти замуж по расчету. Другое воспитание. Просто так получилось.
Она влюбилась. Да и как Бориса — не любить? У него практически нет недостатков. А вот у нее как раз полно!
— За что ты меня полюбил? — допытывалась она в минуты нежности, вороша пальцами его густую шевелюру.
— За твою косищу, — не задумываясь отвечал он.
Маша смеялась. Дело в том, что она, Мария Андреевна Сивцова, москвичка конца двадцатого века, имела совершенно несовременную длинную каштановую косу. До… Ну, в общем — ниже талии.
Иметь такую косу — подвиг. Те, кто не сталкивался, — . не поймут. Но если с помощью косы можно прельстить такого, как Борис, то игра стоит свеч.
Так или иначе, он выбрал Машу и там, на берегу Туманного Альбиона, сделал ей предложение.
В Москву она вернулась невестой. Поскольку жених прибыл сюда парой недель раньше, естественно было ожидать, что он будет встречать невесту в трепетном нетерпении, а природа станет всячески соответствовать.
Чего не случилось.
Маша получила в багажном отделении две тяжелые сумки и с грехом пополам перетащила их к стоянке такси. Днища у сумок намокли. Плащ, конечно же, испачкался, волосы, выбившиеся из прически, повисли и прилипли к влажной щеке.
Девушка моментально попала под настроение дождя, царапающего стекло такси, и, когда подъехали к родному двору с внушительной старинной аркой, Маша уже почти ревела.
Это может показаться странным, но что поделать? В чем-то главном Маша Сивцова так и осталась маленькой девочкой. Но старалась, чтобы никто этого не заметил.
Машин дом — типичный пережиток прошлого. Двери со множеством звонков, бесконечные коридоры, общие кухни с полчищами тараканов.
Борис называет это клоповником.
Говоря его словами, скоро Маша переберется из своего клоповника в его палаты на Тверской. Начнет совершенно новую жизнь.
Не нужно будет, зайдя по делу на кухню, подолгу беседовать с Софьей Наумовной — «о трудностях жизни» или о «о странностях любви». В зависимости от того, чьи проблемы обсуждаются.
«О трудностях жизни» — это когда речь идет о Софье Наумовне, ее дочери и часто болеющих внуках. Ну а «о странностях любви» соответственно тема Машина, обсуждаемая с равным интересом.
Эти беседы отнимают уйму времени, но они неизбежны, как утренний чай.
Борис считает, что если бы Софья Наумовна говорила по-английски, итальянски или, на худой конец, по-немецки, это было бы даже полезно. Практика. А так — бездарная трата времени.
Машина соседка по манерам могла бы потянуть на потомственную аристократку, но языками, увы, не владела.
Еще момент: переехав на Тверскую, кроме бесед с Софьей Наумовной, Маша лишится еще и вечернего прослушивания пьяных дебошей в комнате напротив. Что тоже является не последней приметой исчезающих коммуналок. Несмотря на предстоящие лишения, Маша была неприлично счастлива, думая о грядущих переменах.
Хотя и подкатила к арке своего родного двора со слезами, готовыми пролиться. Кряхтя, втащила две внушительные сумки к себе на третий этаж. Лифт не работал. Шофер оказался не джентльменом и укатил, едва девушка успела расплатиться.
Она нарочно не спешила открывать своим ключом. Позвонила три раза — Софье Наумовне. В подъезде ее охватил сентиментальный порыв. Желание, чтобы дверь открыл кто-нибудь.
Заохал, заахал, запричитал. Чтобы ей удивились и обрадовались. Кроме соседей, ахать в этот день было некому.
Позвонив, она живо представила, как интеллигентное лицо Софьи Наумовны, обрамленное седым «каре», вытянется удивленно, старушка всплеснет сухонькими руками, и все тело затрепещет в непритворном радостном ожидании. «Машенька, деточка, это вы! А я уж не чаяла вас дождаться!»
Маша звонила, но ей не спешили открывать.
Позвонила четыре раза — в комнату Наташи Дедюш. Дело в том, что, кроме Софьи Наумовны, Маше мог обрадоваться еще один человек — Алька. В Машиной сумке, которая порядком оттянула руки, лежали новенькие английские фломастеры, несколько блокнотов с видами Лондона на обложке, красивая точилка и смешной мягкий тигренок. Подарки предназначались соседке — восьмилетней дочери Наташи Дедюш, Альке.
На четыре звонка, конечно же, никто не отозвался. Тогда-то и вползло в Машин день это пресловутое «в-третьих».
Она открыла дверь своим ключом и, разочарованная, злющая на всех, втащила сумки в свою комнату.
Вес еще не веря в свое одиночество, окликнула:
— Эй, Профессор!
Молчание. Она заглянула в ванную, где на стене обычно висели Алькины рисунки. Их там не было. Инстинктивно Маша выглянула в окно кухни. Глупо. Во дворе ее быть не могло — дождь. Маша осознала, что сейчас ей до чертиков необходим кто-то рядом. Лучше всего ее маленькая соседка. Вот кто умеет поднять настроение.
«Привет, Профессор! Растешь?» — «С трудом». — «А меня Борис не встретил в аэропорту. Как думаешь, мне обидеться?» — «Не стоит. Бизнес прежде всего. А девушки — потом». — «Ты думаешь? Ну что ж, на первый раз прощаю».
Так бы они перекинулись парой фраз. Потом Маша достала бы подарки. Алька умеет радоваться мелочам, как никто другой. Ее глаза заблестят, в них сверкнет неподдельный восторг, и весь день от нее будет как от печки пыхать детским натуральным счастьем. Садись и грейся.
Маша набрала номер телефона Бориса.
— Оставьте ваше сообщение на автоответчике. Маша положила трубку и задумалась. До вечера еще далеко, надо чем-то заняться. Заглушить нарастающее беспокойство. Приготовить себе что-нибудь пожевать. Посидеть в ванне.
Распланировав время, Маша несколько воспряла духом.
Почему-то вспомнила, как однажды Борис сказал: ты станешь настоящим переводчиком, когда научишься думать по-английски. Иногда Маша добросовестно пыталась думать по-английски.
К примеру, про свой «ленч». Забавно. Как ни старается — ей не думается о маленькой чашечке кофе
