– Подождите, я запишу вашу мысль. – Виктория полезла в сумочку за блокнотом.
И тут я поняла. Вспомнила, где ее видела.
– Я вас узнала! – обрадованно воскликнула я. – Вы – писательница! Виктория Слуцкая! Я вас по телевизору видела!
Виктория немного смешалась под напором моих эмоций, но все же отпираться не стала – призналась, что так и есть.
– Я вас читала! – не могла успокоиться я. – А моя тетя, так она ваши книги собирает! У нее они все на полке стоят.
– Вот это номер! – присвистнул Сергей. – Впервые еду в одном купе с живой писательницей! Пойду позову Максима. Он сейчас офонареет!
– Как будто крокодила в поезде увидели, – усмехнулась Виктория.
Я же смотрела на нее во все глаза. Все в ней казалось необыкновенным, хотя ничего необыкновенного, конечно же, не было. Черные джинсы, майка, кроссовки. Обычный дорожный комплект. Очки и часы на браслете. Ни украшений, ни макияжа. И все же я чувствовала – все необычно в этой поездке. И от этого, как никогда, верилось в чудеса.
Глава 19
Явившийся по зову попутчика Максим Петрович новым взглядом посмотрел на попутчицу.
– А о чем вы пишете? – поинтересовался он.
– О жизни.
– А обо мне можете написать?
– Смогу, наверное. Если вы мне о себе расскажете.
– А что рассказать?
– Ну, например, почему вы вдруг решили посетить вашу родину, не предупредив никого.
– Так я ведь хочу, чтобы все было по-настоящему. Не понарошку. Вот я войду в дом и по первой реакции увижу – рады мне или нет.
– И все же вы будто чего-то боитесь.
– Ну да, боюсь. Боюсь увидеть, что никому не нужен и мне не рады. А ведь там моя родина. Дом, где я рос. Дед хату своими руками построил. Отец мой там родился в начале войны. Там наша семейная история творилась. Сейчас там могилы предков – деда, отца, матери, двух бабушек, тетки…
– Ваш дед был кубанский казак?
– Он в станице кузнецом работал до войны. Здоровый, высоченный. Вы на меня не смотрите, я не в него. Я в материну родню пошел, помельче. В первые же дни войны его призвали. Он молодой был, жена беременная дома оставалась. Так вот был с ним случай. Часть попала в окружение, и командир послал моего деда в станицу с одним-единственным патроном. Посмотреть – нет ли немцев. Ну, дед пробрался, спрятался за скирдой и только собрался выглянуть – немец, тоже молодой! Столкнулись нос к носу! Вылупились друг на друга. И за эти несколько секунд оба поняли, что стрелять не будут.
– Значит, выжил ваш предок, если вы мне сейчас эту историю рассказываете? – спросила Виктория. Похоже, рассказ ее заинтересовал.
Сергей отправился за чаем.
– Так вот. Слушайте, как дело было. Когда выбирались из окружения, попали в плен. Отправили их в лагерь. Кто согласился работать на немцев, тех еще кормили. А кто отказался – потчевали баландой из немытых овощей. Дед сразу отказался на фрицев работать и через некоторое время при росте метр восемьдесят пять весить стал сорок килограммов. Короче, дошел до ручки. Попал в больничку лагерную. А там русская женщина-врач, тоже пленная. Стала она его подкармливать да подлечивать. И внушала потихоньку, чтобы соглашался работать – там все же кормят. И убедила-таки. Пошел работать кузнецом, как в станице до войны. Стали кормить. Набрался сил и драпанул.
– Убежал? – ахнула Виктория.
– Убежал, – яростно кивнул Максим Петрович, будто это он не о деде повествовал, а о себе лично. – Свою часть, конечно же, не нашел, попал в чужую. Там проверки начались, то да се…
– Посадили?
– Представьте себе – нет. Бои шли. Послали в самое пекло. А он выжил. Всю войну прошел. И потом вернулся в станицу, но и после не посадили. Так и работал кузнецом до старости. После войны он разыскал ту женщину, медичку. Нарочно ездил в Москву, возил ей какие-то гостинцы. Всегда был благодарен, что она ему вторую жизнь подарила. Восемьдесят шесть лет прожил.
– Ну, это повезло, – вклинился вернувшийся с чаем Сергей. – В рубашке родился.
– Выходит, и сын его, мой отец, в рубашке родился, – усмехнулся Максим Петрович. – Он появился на свет в сорок первом. А когда ему было года полтора, в станице немцы стояли. И в нашем доме тоже. А у нашей бабушки сад был… ну не знаю, как и описать. И жердели, и шелковица, черешни полно, яблок…
– Что такое жердели? – поинтересовалась я.
– Да абрикосы те же, только такие, что сами во рту тают. Ну, это пробовать надо, не опишешь вкус. Так вот, фриц гулял по нашему саду, собирал те самые жердели. Самые спелые выбирал, мясистые. Набрал целую каску и тут же под деревом в саду лег вздремнуть на солнышке. А ребенок, мой батя, тут же гулял без штанов. Изучал, что называется, окружающий мир. Ковылял, ковылял, да и сел ненароком – аккурат в эту самую каску. Подавил жердели-то.
Мать увидела, подхватила ребенка – и в погреб. Только крышку над собой опустила – сверху автоматная очередь. С крышки на них труха посыпалась. Но ничего, фриц, видать, оказался отходчивым. Не стал после докапываться, кто его жердели подавил.
– Чудеса, – покачал головой Сергей.
– У вас, наверное, в семье кто-то верующий был? – спросила я.
– Бабка молилась. И при коммунистах, и при фрицах иконы в красном углу висели.
Когда Максим Петрович замолчал, разговор на какое-то время замер. Каждый думал о своем.
Я, например, вспомнила о Кире, как мать ее оставила в лесу, а тетка подобрала. О том, что мы – не сами по себе, а незримыми нитями связаны с прошлыми поколениями. С родителями, с родителями родителей и дальше, в глубь веков. И что от того, как мы живем сегодня, зависит и чья-то судьба в далеком будущем. Кто-то из наших потомков будет вот так вот рассказывать о нашей жизни попутчикам в поезде.
Или – наоборот – умолчит, потому что стыдно, а то и просто сказать нечего. Или, что еще обиднее, придумает собственную историю о нас.
– Вот я и думаю иногда, – нарушил молчание Максим Петрович. – Дед выжил, отец уцелел тогда, вроде как Бог уберег его для чего-то. Получается, для того, чтобы я на свет народился, жизнь свою прожил. Вот я и думаю теперь – а как я ее прожил? Что было в ней такого, из-за чего стоило на свет народиться? Ну, школа, техникум, армия. В Казахстан попал после армии, там женился, остался, детей родили. Потом как-то незаметно выпивать стал, втянулся… Не видел, как дети выросли. Десять лет назад как очнулся – все, думаю, хватит. Завязал. Глядь – а жизнь-то уже прокатилась! Разве наверстаешь теперь? Как-то все не так. А как надо? Спросить не у кого. Там – все родня жены, а моя-то родня далеко. Да и уж не помнит меня, поди, никто – кто я есть такой…
– Вам не надо переживать, – после паузы сказала Виктория. – Все будет хорошо. Вам все обрадуются.
– Почему вы так думаете?
– Потому что чувствую. Вас родина зовет. Корни ваши зовут вас, значит, вы там нужны.
– Не знаю. Волнуюсь маленько.
Он снова ушел в тамбур.
– Курит много, – заметила Виктория. – Надо бы его как-то отвлечь, что ли?
Но «отвлекли» его не мы. После большой остановки наш пессимист вернулся в купе крайне возбужденный.
– Видали, а? – блестя глазами из-под очков, возмущался он. – Вот жулики! Нашли дурака.
– Да что стряслось, Петрович?
– Вышел на станции покурить. Стою себе, подбегает парень с двумя телефонами в руках: «Мужик, подержи телефоны, я шнурки завяжу».
– А ты?
