реагировала каждый раз, когда я хмурю бровь, не сейчас. Я не сделаю тебе ничего такого, чего ты не сделала мне. Так что прекрати бояться. Я приказываю.
Он сошел с ума, если думает, что она может перестать бояться, что бы он там ни приказывал. Он, наверное, сумасшедший поскольку, по его же словам, хочет, чтобы она его боялась — не сейчас. Какая разница — Боже правый? Однако он приказывает. Но как, Боже, как она может выполнить это приказание жестокого лорда?
Ровена закрыла глаза. По крайней мере, в одном он прав она реагирует на неудовольствие, написанное на его лице. И даже страх перед тем, что он может сотворить с ней, был не таким сильным, как тот, когда она видела эту хмурую складку. То, что он начал делать дальше, стало зеркальным отражением того, что она делала с ним. Он продолжал гладить ее — но теперь не только грудь, а и все остальное.
Она прекратила бесплодные попытки понять, зачем он это делает.
Его руки не были неприятны, и ей нравилось, как он ее трогает. Понемногу она начала расслабляться, ощущать и еще что-то, кроме страха — мягкость его рук, тёплое дыхание, когда он наклонялся близко к ее телу, или приятное щекотание, когда он касался ее чувствительных зон.
Она уже настолько расслабилась к тому моменту, когда его губы прильнули к ее груди, что ее мгновенный испуг тут же ушел. Затем ее охватил жар, груди поднялись, соски выпрямились. Она не сопротивлялась наплывшему чувству. Это напоминало ей довольной приятные ощущения, которые она испытывала, когда ласкала его. Чувствовал ли он то же тогда? И чувствует ли теперь?
Его ласки стали понемногу сильнее, когда он добился от нее того ответа, какого ждал. Ровена не осознавала этого. Она бессознательно выгибалась навстречу его прикосновениям. Но когда его рука направилась опять к основанию ног, она снова замерла. Но он не пытался теперь проникнуть в нее пальцем. Он просто продолжал гладить ее там, нежно дотрагиваясь до чего-то, что приносило ей чувство какого-то глубокого удовольствия. Ровена еще больше расслабилась, забыла, почему она здесь и кто с ней. Ощущения были настолько сильными, что охватывали ее всю.
Ровена даже не осознала, что он уже сверху нее, но когда она почувствовала, что его мужское орудие медленно и все же легко погружается внутрь нее, ее глаза раскрылись от изумления — и взгляд ее встретился с его взглядом, наполненным мужским торжеством. Он держался над ней, упираясь руками в постель так, что касался ее только там, где входил в нее. Она не смотрела вниз на их соединенные тела. И не могла отвести глаз под его взглядом.
— Ну, теперь ты догадываешься, на что это похоже, не иметь контроль над своим предательским телом. Ты заставляла меня желать тебя, несмотря на мой гнев, а я заставил тебя желать меня, несмотря на твой страх.
Она отрицательно покачала головой, но он только засмеялся и погрузился в нее еще глубже.
— Ну, отрицай, как это делал и я, однако доказательством служит то, как легко я вошел в тебя, та влажность, которая окружает меня сейчас. Этого я и хотел: заставить принять меня, как поступила со мной ты, и вызвать у тебя стыд, что ты не сможешь отказать мне всякий раз, как я буду брать тебя.
Удовольствие, которое он испытывал, добившись своей мести, было столь же сильным, как и его гнев перед тем. Ровена закрыла глаза, чтобы не видеть его торжества, но это оказалось ошибкой: она еще сильнее почувствовала его полноту внутри нее.
Каждое его малейшее движение заставляло ее страстно желать — еще глубже, еще сильнее, еще больше… пока она, наконец, не закричала, потому что полное наслаждение захлестнуло ее с головой и унесло далеко за пределы всего, что она могла себе вообразить.
Она лежала успокоенная и немного позже, когда к ней опять вернулись мысли, пристыженная, как он того и хотел и чего скрывал.
Непереносимо, что она находила удовольствие во всем этом, находясь в руках своего злейшего врага, жестокого и лишенного милосердия человека, который ее безумно ненавидел.
Теперь она, наконец, все же поняла, что он чувствовал тогда в Киркбургском замке, прикованный и беспомощный, и страстно возненавидела его за то, что он ей это показал. О, как Ровена возненавидела — возможно, она даже была готова его убить.
17
Этот первый день в покоях лорда длился для Ровены бесконечно, несмотря на то, что де Чевил покинул ее тут же, как закончил, — так, как она поступала с ним. Конечно, она осталась прикованной к кровати. Око за око. И если он будет придерживаться в точности того, что сам испытал, то не должен бы посетить ее еще раз сегодня. Удивительно, что он не стал ждать полуночи для первой встречи, ведь Гилберт в первый раз привел ее к нему именно в полночь.
Этот первый раз… Она испытала ужасающую боль. Если быть справедливым, то, хотя он тогда тоже терпел жуткие страдания, когда сопротивлялся и наручники врезались ему в запястья, сегодня он не испытывал боли. И она не получала никакого удовольствия от общения с ним в Киркбурге, а он испытывал его каждый раз. И вот теперь, когда насилует ее, он опять получает удовольствие, и это совсем уж несправедливо. Выходит, осознала она с горечью, он осуществляет свою месть и получает еще дополнительное удовлетворение.
Око за око. Если это так, то она должна быть прикована еще три дня, а потом отпущена. Она может ожидать также, что он будет приходить по три раза на вторую и третью ночь — если он сможет что-то сделать без ее ласк. Если не сможет сам… нет, она не будет думать об этом.
Часы проходили, и ни один звук не доносился до нее. Она не заметила, как у нее затекли руки там, где были связаны. Когда она напрягла их, онемение сменилось неприятным покалыванием. После этого она осторожно время от времени двигала руками, чтобы они не затекли, и даже не пыталась вообразить, что будет после сна.
Однако сон к ней никак не приходил. В комнате темнело с наступлением ночи, а она не могла сомкнуть глаз. Ровена пыталась облегчиться, но потом вдруг пугалась, что кто-то придет, а она лежит на этой кровати — и чувствовала стыд… О, Боже; подумала она, он никогда сам не облегчился в этих цепях. Милдред помогала ему. И когда Ровена думала об этом, ее кожа пылала от стыда. То было еще одно унижение, которое он испытал и о котором она не догадывалась. Но даже если бы догадалась, что бы она сделала? Гилберт не желал, чтобы кто-нибудь, кроме нее с Милдред, там присутствовал, так что она все равно не могла бы послать слугу из мужчин, чтобы ему помочь.
И, как будто, прочтя ее мысли сквозь стены, лорд Фулкхест вернулся и привел с собой служанку, несущую поднос с едой. Он прошел прямо к кровати. Женщина остановилась, увидев Ровену, И глаза ее расширились от удивления и ужаса. Он даже не прикрыл Ровену, когда уходил, тогда как она всегда накрывала его тем самым белым халатом, в котором его принесли.
— Поставь это, Энид, и принеси все остальное, что нужно.
Энид без промедления поставила поднос и спешно убежала.
Не лорд не обратил внимания на это, так как был поглощен разглядыванием Ровены. Она, однако, не смотрела на него, пока он не пощекотал пальцем ее ступню, призывая ее таким способом к вниманию. Она посмотрела на него со всей ненавистью, на которую была способна.
— Ох, ох, что это? Наконец ты смотришь на меня без восторга? — Уоррик засмеялся, но это был не просто смех, а выражение триумфа, который он испытывал. — Заметь, что твоя антипатия не огорчает меня. Нет, я приветствую ее.
Она закрыла глаза, чтобы он не мог больше получать удовольствия от ее чувств. Но он не позволил даже этого.
— Смотри на меня, — приказал он резко и, когда она немедленно подчинилась, произнес — Это уже лучше. Когда бы ты ни находилась в моем присутствии, смотри на меня, если я не прикажу иначе. Я не буду повторять дважды.
Опять угроза. Он мастер угрожать. Ну, что же, она будет смотреть на него, выражая все свои чувства. Почему бы и нет, раз он приветствует это?
Но он уже переключился на другое — то, ради чего сейчас пришел.
