чувствовал это… здесь. — Рука сделала небрежный жест по направлению к мускулистой груди. — Не буду притворяться, что я когда-нибудь думал о коне Францля, с какой стати? Я не любопытен, что человек делал и где — это его личное дело. Если бы моя дорогая жена не умерла, все было бы по-другому. Но я ничего не спрашивал».
Он остановился, наклонился, внимательно поглядел на крышку стола и медленно кивнул нам, хотя мы и молчали.
«Отец? Да, он, наверное, знал. Ну а как вы думаете? Его интересовала собственная семья, а вовсе не закон. Что он, по-вашему, должен был делать? Францль — его племянник, сын сестры, а своя рубашка ближе к телу. Наказание за воровство такого коня высокое, выезженный конь, — дороже денег, и, кроме того, это — государственная собственность… — Он пожал плечами. — Честно говоря, я до сих пор не знал, что Францль работал в Spanische Reitschule. Мы не общались много лет, я думал, что он научился обращаться с лошадьми в кавалерии в Wiener Neustadt. Он часто говорил о своей службе там. Я вам скажу, в цирке много разных людей, они приходя и уходят. Если рассказывают про себя, ты слушаешь, но никогда не задаешь вопросов… Мы — артисты, люди цирка, и у нас есть собственные дела, которые занимают все наше время и силы. По-моему, у вас есть пословица „живи и жить давай другим“… В цирке мы даем друг другу жить. — Он вытер лоб большим красным носовым платком. — Вы меня понимаете?»
Мы заверили, что понимаем, и это принесло ему величайшее облегчение. Он стал практичным и оживленным, косил одним глазом на часы, а другим на меня и Тима, и я прекрасно знала, что больше всего его занимают цирковые планы (не представление, а будущий переход границы), и он пытается определить, что у нас на уме.
«Можно сделать только одно, — сказал он, — и это будет и правильно, и удобно, — вернуть коня на законное место. Я — бизнесмен, gnadige Frau, но я честен, когда обстоятельства позволяют. Когда бизнесу с совестью по пути, я благодарю Бога. Для цирка конь бесполезен, поэтому мне кажется правильным покаяться во всем тамошним начальникам и коня вернуть. Особенно, если не будет никаких неприятностей. Вы согласны?»
«Безусловно».
«Шею не вытягивай», — сказал попугай.
Герр Вагнер взглянул на часы.
«Но вы понимаете мои трудности? Завтра мы пересечем границу и не вернемся в Австрию до зимы, когда приедем на нашу, так сказать, базу в Инсбруке. Так что при всем желании, я не представляю как это сделать».
Я тоже посмотрела на часы — без двадцати пять. Раз мы знаем, как герр Вагнер реагирует, можно ускорить все дело. «Если Вы доверите коня нам с Тимоти, мы будем счастливы сделать все, что надо».
Выражение обалделого восторга на лице Вагнера и возражения, которые звучали искренне, многое говорили в его пользу. Но мы его уговаривали, и он позволил себя убедить. Если мы действительно… И если есть время… И нет никого другого, кому бы он с такой охотой доверил… Он уверен, что Herr Director… И в конце концов в приливе всеобщей доброй воли мы обо всем договорились. Даже попугай принимал участие, хотя и не очень доброжелательное.
Молчала только Аннализа.
«Есть только один вопрос, — сказал герр Вагнер. — Это очень ценный конь, а в результате всей этой истории он очень подешевел. Хотя меня и цирк не в чем обвинять, могут возникнуть вопросы, какая-нибудь неприятная ситуация… Может быть, даже расследование. Если это случится…»
«Не беспокойтесь об этом сейчас. Нам с Тимоти ничего не грозит, а Вам, по-моему, тоже. В любом случае, если они захотят Вас увидеть, Вы вернетесь к зиме. Мы четко объясним, что Вы ничего не знали, пока мы не сказали».
Аннализа с ярко накрашенным лицом и напряженными глазами сидела молча и слушала разговор.
Теперь она подняла голову и сказала очень тихо:
«Я знала. Я про это узнала два дня назад. Когда Ванесса делала операцию. Я мыла инструменты и убирала их и нашла… Вот».
Со скамейки она подняла футляр с инструментами, открыла, выдвинула нижний ящичек, где обычно хранят бумаги — формы для рецептов, инструкции к новым таблеткам и все в таком роде. Оттуда она достала пачку вырезок из газет. Я их, конечно, не могла прочитать, но имя Неаполитано Петра и его фотографии в разных позах повторялись много раз. Аннализа разбросала их по столу с выражением человека, открывшего свои карты и отдающегося на милость победителя. Сверху она положила пожелтевшую и покоробившуюся по краям фотографию: белый конь у дверей конюшни, а рядом — человек в форме Испанской школы верховой езды. И последний трофей — тюбик с надписью Koloston, я его заметила, когда делала операцию. Краска для волос.
Герр Вагнер молчал, мотал головой над вырезками, шокированный и глубоко тронутый.
«Францль. Значит, это правда… Все это время. Бедный Францль».
Я спросила Аннализу: «Ну зачем так беспокоиться? Вы же ничего не могли сделать. В любом случае мы скажем, что вы не знали, пока мы не сказали. Даже при желании Вы не успели бы ничего сделать до сегодняшнего дня».
«Знаю. Но меня беспокоит не это. Понимаешь, папа, когда бедный дядя Францль умирал, он, наверное, пытался мне сказать. Я прочитала это и поняла. Он говорил про липицианца, но я думала, что про Маэстозо Леда. А теперь я понимаю, что про Неаполитано Петра, что он хотел, чтобы мы вернули его в Вену, даже седло и уздечку. Он говорил про Neapolitano Petra's Sattel, а мы думали, что про неаполитанское седло, и не понимали. С этим седлом я езжу на Маэстозо Леда. — Слезы потекли из-под накрашенных ресниц — Он пытался покаяться, заслужить прощение, а мы…»
Отец погладил ее по руке.
«Не переживай, моя Лизль, мы все исправим теперь».
Он добавил несколько фраз на немецком языке, она кивнула и вытерла глаза. Он еще раз взглянул на часы и стал очень деловым.
«Мне пора идти. Если вы хотите остаться и еще поговорить…»
Я отрицательно мотнула головой: «Нет необходимости. Если Вы удовлетворены, мы заберем коня сразу, а остальные проблемы будем решать по мере их возникновения. Единственное, что беспокоит меня — вдруг они не захотят взять его обратно?»
Тимоти сказал уверенно: «Я возьму его себе».
«А если не устроишься на работу? Отправишь его на корабле в Англию? А мама?»
Он ухмыльнулся, и стало ясно, что за последние дни он стал намного взрослее. Герр Вагнер встал.
«Его возьмут, этого бояться не стоит. Эти кони живут тридцать лет, и их помнят и после смерти. Его имя до сих пор написано на его стойле, и там ждет свежее сено. Я должен идти, пора. Есть только вопрос компенсации: мы вам доставляем массу хлопот и затрат, которые вы не имеете никаких оснований оплачивать. Это — наш долг. Перевозка коня по железной дороге и другое, дайте знать».
Я попыталась что-то сказать, но он отмахнулся от меня рукой.
«Позвольте сделать хотя бы это, кузен Францль лучше будет спать, если я возьму это на себя. — Он засунул руку в карман и вытащил визитную карточку. — Это мой адрес, самый постоянный из всех — зимняя квартира рядом с Инсбруком. И может, Вы мне оставите свой? Теперь еще вопрос Ваших профессиональных услуг…»
Но этого уж я ему не позволила, и он не слишком старался меня переубедить, а просто еще раз поблагодарил и ушел.
Мы пошли с Аннализой в конюшню. Элмер занимался Маэстозо, оседланный уродливый пятнистый конь, на котором она выступала в родео, ждал в компании с Руди. Аннализа разразилась быстрыми объяснениями на немецком, вокруг нас мелькали кони, развевались гривы и хвосты, в большом шатре громко играла музыка. Старый пегий увидел меня и подмигнул, я пошла к нему в стойло.
Скоро к нам присоединилась Аннализа.
«Я сказала им, не все, а что вы заберете коня. Элмер поможет. Ой! Я забыла про седло… Возьмите его тоже! Элмер! Руди!»
«Послушайте, — сказала я, — оно же на Вашей лошади, почему его не оставить? Я уверена, что это не
