глазах, но даже при максимальном увеличении стереопроектора ничего не удавалось разглядеть. Красные огоньки двигались — это была жизнь. И вдруг на экране возник силуэт человека. Это произошло в течение какой-то доли секунды. Там, где двигались красные огоньки, возник из ничего серый, стертый, едва видимый силуэт человека. Возник из пустоты и сразу же исчез…
Это не могло быть обманом зрения. Я трижды включал стереопроектор — и трижды на экране появлялся странный силуэт.
Шевцов долго и сосредоточенно молчал, словно пытаясь что-то припомнить.
— Как вы догадываетесь, — продолжал он наконец, — я не мог вернуться на Землю, не побывав на этой планете. Человеческий силуэт… Нет, это невозможно было оставить так, не выяснив. И все-таки решение лететь к чужой планете далось мне нелегко. Я знал, что полечу. Знал, что иначе нельзя. Но какой-то внутренний голос упрямо твердил: «Тебя ждет Земля, и время на ней. все больше и больше обгоняет твое корабельное время…» Я снял с приборов «Открывателя» все записи, выключил аварийный автомат и перешел на «Поиск».
Мне было грустно; казалось, я оставляю здесь, в черном безмолвии, частицу родной Земли. Я долго стоял у иллюминатора и смотрел, как «Открыватель» постепенно исчезает в темноте.
— Сейчас, вспоминая этот полет, — продолжал Шевцов, — я думаю, что все, в сущности, закономерно. Я летел исследовать черную пыль и бороться с ней. Других задач у меня не было. И когда с пылевой коррозией удалось покончить, мне следовало вернуться на Землю. Но впереди оказалась тайна, нечто такое, чего люди еще не знали. Я не мог вернуться.
Не мог и не хотел. Однако сознание того, что я все еще удаляюсь от Земли, вызывало… как бы это сказать… душевную коррозию. В космосе человеку нелегко. А одному… Да, мы открыли много других планет, мы даже меняем их: создаем атмосферные оболочки, улучшаем климат. И все-таки Земля остается для человека лучшим из миров. Это родина. И как бы далеко ни проникли наши корабли, нас будет тянуть на родину.
Да, так вот, я радировал на «Аврору» о пылевой коррозии. А «Поиск» еще четыре месяца шел к системе Сириуса. Дни слились в серую, беспросветную пелену. Иногда мне хотелось воспользоваться аппаратом электросна, чтобы проснуться только через четыре месяца. Но я был один на корабле: приходилось следить за работой ядерных генераторов, электромагнитных ускорителей, приборов…
Шевцов помолчал, невесело усмехнулся:
— Нет. Если говорить откровенно, я просто боялся включить аппарат электросна — даже ненадолго. Меня преследовала мысль, что он не сработает, не разбудит, когда истечет установленное время. Я был один на корабле, и если бы аппарат не сработал… Вот поэтому я его не включал. Мучился от бессонницы, но не включал.
Теперь представьте себе, что такое система Сириуса. Прежде всего это две белые звезды — Сириус А и Сириус Б, обращающиеся вокруг общего центра тяжести. Сириус А в два с половиной раза массивнее Солнца. Но звезда как звезда. Сириус Б — белый карлик, по размерам он чуть больше Земли.
Как видите, странная звездная пара: великан и карлик. И три планеты. Две из них по размерам превосходят Сириус Б и окружены свитой спутников.
У третьей планеты (к ней и летел «Поиск») один спутник, по размерам немного меньше Луны. Планеты движутся по очень сложным орбитам. Их движение определяется- не только притяжением звезд, но и взаимным притяжением.
Я направил корабль к планете, в атмосфере которой был кислород. Она во многом напоминала Землю…
Да, она напоминала Землю, потому что в атмосфере плавали облака, а там, где их не было, я видел моря и материки. И мне показалось, что я возвращаюсь на Землю.
Это довольно рискованно — опуститься на неисследованную планету. Но мне не оставалось ничего другого. Разведка с большой высоты затягивается на месяцы и все-таки дает очень мало сведений. А на полеты в атмосфере у меня не было горючего.
И я очень устал. Каждый, кому приходилось долго летать в одиночку, знает, как притягивает земля, даже чужая…
Шевцов рассказывал нехотя, пропуская какие-то, может быть очень интересные, подробности. Его рассказ был как книга, в которой не хватает страниц.
Шевцов сказал:
— Я сидел на ступеньке спущенного из люка трапа и смотрел на облака. Впрочем, это несущественно, — и перешел к другому.
Позже, знакомясь с материалами экспедиции, Ланской понял многое недосказанное.
«Поиск» стоял на просторной лесной поляне.
Массивные амортизационные колонны поддерживали корабль в вертикальном положении, он походил на древний, немного покосившийся минарет. Шевцов сидел на нижней ступеньке спущенного трапа, смотрел на небо.
Ветер нес над кораблем редкие растрепанные облака. Белые облака в голубом небе — это было совсем по-земному. В небе светили два солнца: одно — большое, яркое, накаленное до синеватой белизны, другое — тоже белое, но маленькое, передвигающееся с удивительной быстротой. На серую, взрыхленную при посадке корабля почву падали двойные, тени.
Ветер приносил буйную, дурманящую смесь запахов. Остро пахло чем-то мятным, сладковатым, похожим на запах всех цветов и не похожим на запах ни одного из них в отдельности. Горько пахло прелой травой. И еще чем-то, наверное туманом, лесной сыростью.
Кружилась голова: может быть, от избытка кислорода, может быть, от дурманящих запахов. Впрочем, скорее всего, это сказывалось действие только что принятого мицеллина — антибиотика, парализующего чужих бактерий.
Облака шли низко — взъерошенные, по-весеннему светлые. Шевцов подумал, что все похоже на весну: и очень прозрачное небо, и эти светлые облака, и запах цветов, — но вот птиц не слышно. Стоит абсолютная тишина, очень неприятная после привычного гула ионного ускорителя.
Лес, окружавший поляну, молчал. Шевцов с неприязнью смотрел на деревья. Небо, облака — это походило на Землю, но деревья были чужие. Стволы их закручивались суживающейся кверху спиралью.
Листва, довольно густая, имела неопределенную окраску — не то зеленую, не то синюю, не то черную.
От корабля до ближайших деревьев было метров полтораста, не больше. Но Шевцов не хотел идти туда. Там начиналось неведомое. А он устал. Было хорошо сидеть в тени корабля, дышать теплым пахучим воздухом, смотреть на белые облака и ни о чем не думать.
Пропало ощущение времени. Может быть, прошел час, может быть, пять минут. Становилось жарко. Синевато-белый диск большого Сириуса лез вверх, палящие лучи пробивали, растапливали нежные облака, тень корабля быстро укорачивалась. Шевцов лениво подумал: «Надо уйти… жарища…» — и посмотрел на деревья. То, что он увидел, было до жути фантастично: неведомая сила придавила спиральные стволы деревьев, сжала, втиснула их в почву — они не достигали теперь и половины прежней высоты. Сине- зеленая листва превратилась в оранжево-красную. Было так, словно кто-то зажег вокруг корабля огненное кольцо…
Шевцов спрыгнул с трапа, медленно пошел к деревьям. От жары виски сдавливала тупая боль. Он начал насвистывать и сразу же замолчал: в этом безмолвном мире свист казался нестерпимо фальшивым.
У ближайшего дерева Шевцов остановился. Массивный, покрытый черными наростами и гладкой красноватой корой ствол дерева уходил вверх спиральными витками. Витки постепенно суживались, и дерево напоминало огромную коническую пружину.
Ярко-красные листья — узкие, длинные, дрожащие в нагретом воздухе и потому похожие на языки пламени — скрывали верхнюю часть ствола.
Шевцов легко поднялся по стволу, сорвал спиральную ветку. Она сразу же сжалась, листья окрасились в темно-багровый цвет. Но когда Шевцов заслонил ветку от лучей большого Сириуса, спираль мгновенно разомкнулась, а листья приобрели зеленый оттенок.
