Оружием человека в этих титанических схватках прежде всего была мысль. Если бы я мог, я поставил бы статую мысли — стремительной и неторопливой, математически строгой и лукавой, язвительно злой и бесконечно доброй, по-весеннему озорной и по-осеннему грустной… Увы, человеческая мысль так же многообразна, как и сам человек. Одной статуей еще ничего не скажешь. Это хорошо и плохо. Нет, все-таки очень хорошо, потому что искусство, наверное, прекратилось бы, если бы однажды можно было сразу все сказать…
А в окно светят холодные звезды. Мог ли их видеть Шевцов, когда «Поиск» летел на субсветовой скорости? Впрочем, он вряд ли смотрел в иллюминатор. Ему было не до этого.
Слушая Шевцова, я вдруг подумал: что важнее в открытии — сам момент открытия (его мы обычно изображаем) или предшествующая ему напряженная работа? Быть может, это и имел в виду старик?…
Шевцов искал решение, а корабль летел, и черная пыль вгрызалась в обшивку. Электронная машина подсчитала, когда все будет кончено, и сказала об этом человеку. Сказала бесстрастным голосом. Шевцов, упоминая об этом, рассмеялся. А я представил себя на месте Шевцова, и у меня возникло такое чувство, как перед прыжком с большой высоты: одновременно тянет и отталкивает. Тут дело не только в знаниях, в опыте. Главное — несокрушимая уверенность в победе. Уверенность в победе разума над любыми силами природы. Ведь именно тогда, сидя в кресле и спокойно обдумывая варианты решения, Шевцов и совершил свой подвиг. Мне будет трудно это передать…»
— Пойдемте, — сказал, входя, Тессем. — Кажется, вы так и не прилегли.
Когда под утро возобновилась связь с «Океаном» и на телеэкране вновь появился Шевцов, Ланской спросил, мог ли он видеть звезды. Шевцов не ответил.
Он продолжал рассказ. Ланской уже начал привыкать к тому, что ответы приходят не сразу. То своеобразное чувство, которое возникло у него в начале разговора, не исчезло. Экран стоял в трех метрах от кресла, но Ланской постоянно чувствовал, что Шевцов далек, как и звезды в круглом окне.
— Так вот, — рассказывал Шевцов, — скомканный листок со сведениями о черной пыли я поднял и расправил. Я знал: зацепиться можно только за то обстоятельство, что частицы черной пыли электрически заряжены. Но как именно зацепиться, этого я не знал. Надо было думать. Думать спокойно и систематически. И первое, что я решил, — это убрать телескоп. Он находился снаружи корабля, и пока я думал, черная пыль быстро расправилась бы с ним…
Я поднялся в рубку, включил механизм демонтажа, и здесь… Вы понимаете, дело в том, что телескоп, установленный на «Поиске», был не обычным оптическим телескопом, а так называемым субсветовым телескопом, субсветовым астрографом. Тессем знает, что это такое, а вам я объясню позже. Астрограф автоматически через заданные промежутки времени делал снимки неба, точнее — той его части, куда летел «Поиск». Снимки проявлялись и сшивались в альбомы. И вот, просматривая без особого интереса последний альбом (мысли мои были заняты черной пылью), я вдруг увидел нечто такое… «Поиск», как вы знаете, летел по направлению к Сириусу. И на снимке я увидел, что у Сириуса есть планета. Если бы «Поиск» в этот момент горел, я бы все равно занялся планетой! Я вернул астрограф в прежнее положение и…
Стоит ли подробно рассказывать о том, как удалось получить снимки с большим увеличением, как приблизительно была вычислена масса планеты, как спектральный анализ показал наличие свободного кислорода в атмосфере этой планеты… Я совсем забыл о черной пыли. Вы спросите — почему? В конце концов, что такое еще одна планета? В тот день, когда «Поиск» вылетел к Сириусу, люди уже побывали на четырнадцати звездных системах, открыли в общей сложности восемьдесят девять планет. На двенадцати планетах удалось обнаружить жизнь. На четырех из них жизнь была представлена довольно высокоорганизованными формами растений; на двух планетах, покрытых многочисленными морями, жили земноводные… И хотя разумных существ астронавты еще не встретили, но открытие новой планеты само по себе стало уже явлением рядовым. Наверное, это вы и хотите сказать? Что ж, я вам кое-что объясню. Лет сто назад, когда вопрос о жизни на других звездных системах обсуждался только теоретически, академик Фесенков высказывал предположение, что планеты в системах двойных звезд мертвы. Для возникновения и развития жизни, говорил Фесенков, требуется, чтобы в течение длительного времени условия на планете, например температура, радиация, были в общем постоянными. А это возможно только тогда, когда орбита планеты близка к круговой. У двойных звезд планеты имеют сложные орбиты: планеты то слишком приближаются к звездам, то слишком удаляются…
Первые полеты, казалось, подтвердили гипотезу Фесенкова. Планеты альфы Центавра — двойной звезды — были лишены жизни. Мертвыми были и планеты других двойных систем — Шестьдесят Первой Лебедя, Крюгера Шестьдесят, Грумбриджа Тридцать Четыре… Из каждых десяти звезд на небе восьмь — двойные, а это значит, что сразу в пять раз сокращается вероятность жизни на планетах чужих миров. Разумеется, если Фесенков прав.
Сириус, к которому летел «Поиск», - тоже двойная звезда. Но планета Сириуса имела атмосферу примерно такой же плотности, как и земная, и примерно такого же состава. Во всяком случае, я обнаружил кислород, азот, пары воды и следы углекислого газа.
Теперь вы понимаете, почему я забыл о черной пыли…
Шевцов на минуту умолк, прислушиваясь к чему-то. Потом продолжал: — Вы спрашиваете, Олег Федорович, что видит астронавт, летящий на субсветовой скорости? Да, небо, которое он видит, нисколько не похоже на то, что мы привыкли видеть на Земле или в иллюминаторах тихоходных межпланетных ракет. Звезды как бы смещаются к той точке неба, к которой летит корабль.
Тессем покажет вам фотографии. Но тут важно непосредственное впечатление. Это надо видеть. Да, страшное небо… Я не знаю другого слова. Именно страшное. Я не открывал смотровые люки, я ни за что без необходимости не вышел бы из корабля. Но тут была необходимость. Черная пыль заставила меня надеть скафандр и выйти. И хотя я не раз видел это небо, оно показалась мне тогда особенно зловещим…
Но я еще не рассказал вам, почему мне пришлось выйти из корабля. Это случилось так…
Это случилось на третьи сутки после того, как на снимках астрографа Шевцов обнаружил новую планету. К этому времени Шевцов отыскал решение проблемы защиты от черной пыли. Вполне удовлетворительное решение — математически безупречное, конструктивно изящное, достаточно надежное. Оно имело только один, далеко не принципиальный недостаток: сам Шевцов не мог им воспользоваться.
На Земле перед отлетом в течение нескольких часов на корабле смонтировали бы необходимую аппаратуру. Но сейчас найденное решение имело лишь теоретическое значение. Теоретически черную пыль удалось победить. Шевцов уточнил ее свойства, нашел эффективные средства защиты — и теперь другие корабли никогда не погибнут от пылевой коррозии.
Другие корабли! Но не корабль Шевцова…
Условия задачи стали жесткими, как приговор, не подлежащий обжалованию. Найти еще одно решение, осуществимое здесь, на корабле! Найти или… Вот об этом «или» Шевцов не хотел думать.
В силу каких-то странных психологических закономерностей мысль его, казалось бы всецело занятая черной пылью, с необыкновенной ясностью и остротой работала и в других направлениях. В эти дни он легко решил несколько каверзных задач, связанных с проектом нового звездного корабля. Он продолжал и наблюдения за открытой им планетой, ненадолго выдвигал астрограф. Ему удалось обнаружить еще две планеты в системе Сириуса; их атмосферы состояли из метана и аммиака. Однажды, когда Шевцов регулировал систему охлаждения в моторном отсеке, раздался прерывистый звонок рации. Звонок означал, что рация приняла и записала какое-то сообщение. Но какое сообщение она могла принять? От кого? Откуда? Связь с Землей давно прервалась: корабль отделяли от солнечной системы, мощные электромагнитные поля. А впереди был Сириус, которого еще никогда не достигали звездные корабли.
Однако рация настойчиво звала человека. Ее характерный прерывистый звонок нельзя было спутать ни с чем…
— Не знаю почему, но у меня почти одновременно возникли две мысли, — продолжал Шевцов. — Прежде всего я почему-то подумал, что это сигнал оттуда, с планеты Сириус. Нелепая мысль, но именно она была первой. А потом… Вы помните, я повторил заклинание: «Позови меня, позови меня…» Простите, я отвлекся. Времени у нас мало. Я буду краток. Так вот, я взбежал по трапу, дернул рукоятку включения магнитной записи так, что в аппаратуре раздался хруст, услышал голос. Человеческий голос — впервые за много месяцев! Это была радиограмма с «Авроры», флагманского корабля экспедиции, вылетевшей к Проциону через три недели после того, как я покинул Землю.
