Если бы энергию, которую они потратили почти за полтора года на этот скандал, они израсходовали бы на создание хотя бы одного спектакля, у них получился бы шедевр. Я очень надеюсь по возвращении из Японии наличную встречу. Убежден, что мы найдем взаимопонимание.
С уважением,
Гастроли Театра на Таганке в Токио».
Молитва, зарядка, душ, кофе.
Вчера во время чтения сюжета «Бритвы» Боровскому и Гла- голину позвонил шеф, пригласил поговорить. Время ушло на следующее:
Я соберу корреспондентов, я им такое расскажу, с фамилиями, что президент вынужден будет выбирать: я или ваш засратый Камшалов-Камчатов, и, конечно, он выберет меня. Вы все запуганные совки, а мне плевать... Если они посмеют разделить театр, я тут же сяду в самолет и уеду.
Шеф сказал, что я должен перепеть еврейскую молитву.
Ну, пой русскую, только не дергай себя за кадык!
Кажется, делая зарядку, я набрел на решение — чем клянчить
у Масловой (сама принесет!), спою на свой лад: «Господи! Владыко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия, празднословия...» Пушкинская молитва из «Странника», которую А.С. в стихи превратил.
Чем моя профессия меня потрясает, привлекает и дорожит — в ней можно бесконечно врать, бесконечно выдавать себя за кого-то другого, можно выдумывать себе прошлое, если не целиком, то отчасти, и порой это может быть забавнее целого. Можно бесконечно восхищаться тонкостью строя своей души — «я чувствую Пастернака так же хорошо, как он сам себя, и даже лучше». Но тут же можно с солнечной ясностью понять, какое ты дерьмо, если у тебя в запасе было столько времени и ты в «21-й км» написал три страницы чужими словами.
— Что вам мешает в работе над «Живаго»?
— Есенин, а конкретнее — «Анна Снегина». Я не могу освободиться от совершенства и музыки, а главное, от какой-то немыслимой человеческой теплоты этой поэмы и образа Анны, сидящей в ложе Юсуповского дворца.
Утро без зарядки, без молитвы.
Зоя. Крестить ее надо. А когда?
Я всем говорю, что остался за Любимова, а остался я всего лишь за себя — и ни за кого другого.
Сегодня Моссовет. Надо ехать к Бугаеву.
Вчерашний Моссовет — это и не Моссовет, а обмен юристами, информацией и обоюдной аргументацией. Был я всего лишь час, записывал на магнитофон. Наша сторона выглядела значительно убедительнее с правовой точки и оценки. Губенко говорил: «Я тут ни при чем», что дало мне основание спросить у него: «Если вы ни при чем, тогда зачем вы здесь?» Предложил перенести рещёние вопроса до окончания срока действия договора-контракта и Устава театра. Удивило меня открытое заявление товарища из Моссовета, что их рещёние о разделе театра (то, что висело у нас в театре) — незаконное. Вот так — незаконное, и всё… Подпись — «Гончар». Он подписал незаконный документ. В общем, они сами запутались, впутались и сели в лужу…
Молитва, зарядка.
«Павел I» — хороший спектакль, кричали браво.
Хейфец: «Мне сказали, что Борисов был в шоке некоторое время, когда узнал, что ты сыграл Павла I. Он не мог представить себе…»
Вечером меня ждал звонок Глаголина — опять заседание малого Моссовета по разделу театра. Губенко и К° напуганы рещёнием президентской команды передать театр из-под Моссовета в Россию, в Министерство культуры Федерации. Это предполагает, по их представлению, реорганизацию театра и, стало быть, его полный или частичный разгон.
Не дождусь Любимова, никогда не думал, что так когда-ни-будь буду страдать, так скучать без него. Довели артисты. Не умею, не хочу руководить.
Жуткое настроение — мы пришли присутствовать при аплодисментах Н.Н.Губенко.
— А Николай Николаевич согласен быть руководителем? Н.Н., вы согласны? — голос с места.
— Согласен. — Губенко поднимается и принимает поздравления, аплодисменты.
Господи! Юридический адрес нового образования — Земляной вал, 76. Да ведь это же наш театр, Театр на Таганке! Я видел Филатова, Шацкую, Лебедева, Жукову, Красильникову, Гулынскую, Погорельцева, Матюхина, Корнилову. Почему-то мне стало жаль Демидову — зачем она метала бисер в прошлый раз, зачем она так убедительно, так умно говорила. Для кого это говорилось, если у них заранее рещёно: Театр на Таганке — имущество Москвы. «Чтобы не мы судились с президентом, а президент с нами».
Глаголин дозвонился Любимову. «Можно не приезжать». Говорил и я. У Любимова бодрый голос, пытался эту бодрость от репетиций передать и я в своем «уехавшем» голосе. Получилось ли?..
Молитва, зарядка.
Великий мастер скрипок Страдивари находил материал для создания нового инструмента среди заборных досок. В Б. Исток отправлены 10 000 рублей. Господи! Спаси и сохрани! Это моя жизнь, храм мой поднимется, люди! Поднимется! И люди помянут меня добрым словом.
В театре кто-то сеет панику — придет Губенко и всех, кто за Любимова, выгонит.
Кончилось мое администрирование — завтра Любимов прилетит.
«23 апреля 1993 г. исполняется 29 лет Театру на Таганке. Благодарю тех, кто сумел в меру своих сил сохранить театр. Надеюсь, что наша компания отпразднует в своем кругу 30-летие театра.
Большая мера и, может быть, главная в сохранении театра как организации духовной и как производственного монолита принадлежит А.Эфросу. Даже вынужденная и, тогда казалось, дикая мера — никого не отпускать ни на какую сторону, эта его сговоренность со всеми административными точками — принесла, как теперь понятно, наиположительнейший результат. Вечная память вам, дорогой Анатолий Васильевич!
Любимов вчера на результат рещёния Моссовета о разделении театра и передаче Губенко новой сцены:
— Не расстраивайся, Валерий. Здесь, я думаю, мы отвоюем. Главное — смотрели люди прогон «Живаго» и говорят: «Хорошо, так хорошо, что страшно!»
Я готов был разреветься и застучал по дереву, он — по кирпичам. И пошел он, уставший и обремененный ожиданием ответа на телеграмму президенту, к студентам.
1 мая. Суббота. Самолет
Разобраться — отчего, к примеру, тухлое настроение после прогона. И плохо ли это или наоборот. Смотрел я как в воду: раз Любимов после 1-го акта похвалил: «Ты начал мыслить, все видеть, слышать», то после 2-го акта должен был ругать и быть недовольным. Я даже это высказал в антракте и получил:
— Зря я тебя похвалил. Ты пережал… ну, это понятно.
Но настроение и квас не от того. Были у меня победы и во втором над собой. Я взял высоко в псалме, и спел, и выиграл, и был доволен, как ответила глотка.
Шацкая радуется — наконец-то разделили наш театр. Ой ли, ой ли?.. Как не хочется доставить им радости.
