ВТО. Я и Венька отпросились у жен. Банкет устроил Высоцкий. Говорили: о сказке, об устройстве Люси[17], о каком-то сценарии для нее, может быть, самим придумать.
Новое дело у меня в жизни — долг перед Люсей, надо что-то сделать для нее.
Первая репетиция с Сегелем[18].
— Не старайся очень.
До перерыва шло отлично, после — чушь, ужас, но, господа пр. заседатели, я еще не сказал своего последнего слова. Любимов смотрел «Пакет».
— Валера, мне очень понравилось.
Я обалдел, очень рад был, весь день счастливый. А жена снова канючит, злая, колючая, недовольная моей вчерашней вылазкой. Поистине — за хорошее надо платить. Как мне жить? Что делать? Мрак. Неизвестность.
Купил машинку. Теперь твоя душенька довольна? Не знаю, что я с ней буду делать, готового ничего нет, а что есть — переделывать да переделывать. Но… взялся за гуж… теперь карты в руках, надо писать.
«Антимиры». С аэродрома явился Андрей[19]. Прилетел из Флоренции, спасал искусство от наводнения. Читал. Забывал, обещал закончить в следующий раз.
Репетиция Маяковского. Ничего пока не соображаю, нравится Любимов, даже больше, — поменьше бы он только говорил о дисциплине.
Сплошные разговоры о Любимове, о его неуважении артистов, о жлобстве, о Маяковском. Свалив неудачу «Героя» на артистов, Любимов с радостью подхватил перепевы идиотов об отставании актерских воплощений от режиссерских замыслов. Чем дальше, тем больше уговаривает меня не сниматься.
— Дерьмовый сценарий, зачем. Хорошо снялся в «Пакете». Практически ты выпадаешь из «Пугачева», да и с «Кузькиным» будет трудно.
Откровенное запугивание, правда, он был под парами. Печатаю «Стариков», писать некогда, боюсь войны с китайцами, мне бы выкроить пять лет, и я бы кое-что сделал. Глаголин ходил к Можаеву.
— Условия ужасные, дом — развалюха, страшно… Как он живет?
— Что Можаев?
— Грустный как собака, жена у него прелесть, латышка.
— Она работает?
— Да, редактор какой-то.
— А на вид такая простая!
Левина[20], из разговора с Любимовым в машине об артистах:
— Забурели артисты, забурели, даже Высоцкий. Единственный, пожалуй, кто держится, — Золотухин.
Очевидно, она не сказала вторую половину фразы:
— Пока не сыграл Кузькина.
Идея. Вчера, сегодня, завтра.
Любимов: Вчера были очень уважаемые люди из Франции и сказали, что монахи в 6-й картине не действуют, не тянут, занимаются показухой.
— Премьер Италии сказал, что артисты забурели.
— Зажрались, формализм, не общаются… не по-живому…
Любимов: Володя, сегодня буду смотреть, острее тяни существо проблемы.
Артист: Ю.П.![21] Дак я ведь не репетировал, Славина[22] была больна, вы заняты очень… я уж сам кое-как.
Любимов: Тем более разговаривай за жизнь, в Брехте можно выплыть, только вскрывая социальную суть, жизнь — «а мне надо жить или нет», мы все-таки люди, что, нет?
Артист: Я понимаю, но я ни разу не репетировал.
Любимов: Да брось ты всю эту ахинею, система доведет вас до ручки, это уже анекдот, не верю я в эти периоды застольные, полгода репетируют, наживают, чего наживают?? Штаны просиживают, и ни черта не выходит… Надо пробовать сразу, выходить и делать, а не заниматься самокопанием… «Сейчас, сейчас я наживу, сейчас, сейчас», выходит, плачет настоящими слезами, упивается собой, а в зале ржут. И занимайтесь дикцией, почему я к вам так придирчив, разучились работать, балетные каждый день тренируются, он знает, я кручу 16, аты только 15, а если я буду крутить 32 — я мастер, мне цены не будет. Артисты считают, что им не нужен тренаж, дескать, было бы самочувствие внутри, «выйду сейчас и дам, ух дам», и дает — смотреть противно, поэтому диалог неживой, ни спросить по-настоящему, ни поставить проблему. К чему я все это говорю: надо всегда на сцене дело делать, заниматься делом, а не показухой. Вот вчера в 6-й картине спросил правильно.
Артист: Вчера я не играл.
Любимов: Ну, значит, не вчера, раньше. И глаз должен быть в зал. Ну, так сказать, как бы вам сказать, вот кончается сцена, и вы не продолжаете ее, а так останавливаете и начинаете что-то свое, заранее заготовленные красочки, разыгрываете, не ведете сцену, не живете по-настоящему в ней, партнер играет, а вы в это время отдыхаете, пережидаете, вместо того чтобы искать свое поведение во время его действия. Сами не работаете, не развиваете роли, не освещаете.
— Ты скажи, что не понимаешь.
— Я сказал…
— Ну и что?
— Что?! «Бери острее, вмазывай в зал, тяни сквозное».
— Шутки гения.
Премии. Мне 100 рублей. Много. Завтра получу. Разговор, два, с Любимовым — отпустите сниматься…
— Как! Ну как, скажи, выводить тебя из репертуара я не буду! Ну как, скажи, освободить тебя, а репетировать, как я могу репетировать без тебя Маяковского, отменять репетицию?
— Ну, нет двух Маяковских и трех главных подонков, вы же не отменяете репетицию, более того, вы забываете, что их нет.
У меня сегодня праздник, и, хоть я освобожден от службы на действительной, в честь него жена мне подарила электрическую бритву шикарную. Наверное, грянет гром; а еще, это того непостижимее, — купила мне сигару. Я ее сейчас прижгу и налью кофе, и будет счастье.
Мне сейчас впору начинать гениальный роман, но я подожду, не к спеху, успею, и, хоть мне уже скоро долбанет 26, сохраняю веру и надежду, никто и ничто не может запретить мне мечтать.
Давал читать «Стариков» Высоцкому. «Очень, б…, понравился… и напечатать можно».
Борьба за съемочные дни.
Ю.П.: «Мы дали ему квартиру — он должен сделать выводы».
Прием у французов. Вилар[23], Макс [24], пьяный Ефремов и ухаживающий за своим шефом, за своим «Де Голлем», — Козаков. Перед входом остановил милиционер:
— Вы не ошиблись, вы знаете, куда идете?
— Да, знаю, не ошибся.
— К кому вы идете?
— К французам, журналистам, у нас должна состояться встреча с Виларом. Моя фамилия Золотухин, я из Театра на Таганке.
