до двадцати трех. И сорок два мужчины. Младшему – шестнадцать. Старшему – пятьдесят три.
Все они молча вышли навстречу звереющим селянам, стояли молчаливой цепью, никак не реагируя на попытки участкового остановить жителей деревни, остановить погром, и вдруг заговорили.
Медленно, словно во сне, все они одновременно произнесли:
– Вы хотите меня убить?
Тишина.
Васька Соколов вдруг рванулся из рук Цыганчонка, оттолкнул в сторону баб, державших за руки Дарью, схватил мать за руку, и они вдвоем побежали к космополетам, проваливаясь в снег и поддерживая друг друга. Перед самой цепью замедлили шаг, космополеты расступились, давая матери с сыном место в строю.
– Вы хотите меня убить? – снова прозвучал хор голосов.
И уже Дарья с сыном говорили вместе с остальными. И глаза их были неподвижны, как у остальных космополетов.
– Или вы хотите присоединиться ко мне? – спросило многоголосье.– Идите ко мне... Идите...
Цепь шагнула вперед.
Еще шаг.
В ужасе закричала какая-то баба, Лукич не стал оглядываться, он не сводил взгляда с цепи космополетов.
Он ведь хотел как лучше. Ему было жалко этих несчастных. Тогда, месяц назад, было жалко. Сейчас он их боялся.
Как ядовитую змею или паука.
Брезгливая боязнь чужого. Ты еще не понял, что именно тебе угрожает и угрожает ли вообще, но липкий холод уже струится по твоему телу, и ты настойчиво пытаешься найти выход, принять одно из двух решений – бежать или убить.
Лукич вдруг понял, что навел автомат на космополетов.
Жарко, подумал Лукич. Просто жара. И душно...
Лукич откашлялся. Опустил ствол автомата ниже и дал короткую очередь.
Четыре пули ударили в снег перед цепью, поднимая фонтанчики. Четыре гильзы отлетели вправо и тоже упали в снег.
– Капитан Николаев! – проревело откуда-то сзади.– Бросьте автомат, или мы вынуждены будем применить оружие!
Белая махина автобуса в суете незаметно приблизилась к месту схватки на двадцать метров.
Лукич оглянулся и сплюнул... с облегчением, что ли.
За ним приехали. И это значило, что он может подставить свои руки под наручники и успокоиться. Теперь все происходящее – не его дело. Пусть приехавшие специалисты теперь разводят крестьян и космополетов в противоположные углы ринга.
Только вот как они это собираются делать? Химия? А они пробовали, как химия действует вместе с зеленой дурью?
– Николаев, бросьте автомат! – повторил динамик.
– Добавить психосоставляющую? – спросил техник у своего командира.
– Зачем? – усмехнулся командир, оглянулся на Касеева через плечо и подмигнул.– Мы имеем тут капитана милиции, законопослушного и героического. Зачем давить на него? Он сам... Сделай картинку крупнее, хочу лицо посмотреть, в глаза заглянуть...
Касеев почувствовал, как к горлу подкатился комок. Два часа, пока они ехали от города, он всячески пытался уклониться от общения со словоохотливым ментовским полковником.
Кто-то когда-то подшутил над полковником Томским и сказал, что у того есть чувство юмора.
Лица подчиненных Томского, сидевших в конце салона, ничего не выражали – чувствовалась привычка.
Госпожа Быстрова брезгливо кривила губы, но понять – реакции это на шутки полковника или отношение ко всему в целом – автобусу, запахам, необходимости общаться с таким количеством уродов,– было невозможно.
Томский пытался травить байки, которые изобиловали нелепыми подробностями и неизменно заканчивались словами «такая вот крутая история».
Пфайфер сразу же выяснил, кто из новых знакомых работает с техникой, подсел к нему и углубился в обсуждение состыковки и согласования аппаратур.
Касеев честно полчаса вытерпел, потом решил сделать вид, что спит, но оказалось, что у полковника замечательная привычка время от времени хлопать слушателя по плечу.
Генрих Францевич все подключил, сел в самый дальний от Томского угол и развлекался, наблюдая за лицом Касеева.
В пяти километрах от Понизовки полковник вдруг оборвал очередную рассказку:
– Отчет состояния!
Четверо сидевших у пультов одновременно кивнули, и перед Томским всплыла голопанель. Томский углубился в изучение показаний.
Касеев облегченно вздохнул.
– Мы скоро уже? – осведомилась Быстрова.
– Скоро, Елизавета Петровна,– не оборачиваясь, ответил полковник.– Вот вы сейчас заткнетесь, и через полчаса максимум мы обеспечим вам личную встречу с обидчиком...
Касеев оглянулся на безутешную мать с интересом. Вот сейчас ка-ак жахнет, подумал он, но, к его изумлению, Быстрова ничего не ответила.
Она вообще вела себя странно. Она молчала всю дорогу, она не курила, она была бледна так, что это было заметно даже сквозь слой косметики.
В автобусе было не жарко, но на висках мадам Быстровой виднелись капельки пота. И на верхней губе.
Касеев закрыл глаза.
Словно шум отдаленного водопада... Или нет, просто белый шум... шорох, словно что-то скользит, не останавливаясь, по сухим листьям... и шорох усиливается... усиливается... нарастает... А Касеев слышит его каждой клеткой своего тела, пропускает шум сквозь себя...
Спокойно, сказал себе мысленно Касеев. Спокойно.
Что там говорил Горенко?
Понять источник звука. Хотя бы определить его направление...
Быстрова. Нет, понятно, что такая дама не могла пройти мимо модного увлечения. Модного дорогого увлечения. Как, ты не пробовала
Один раз... всего... знающие люди говорят, что привыкание не наступает... Я вот уже дважды... потрясающе...
Вы аккуратно протягиваете руку – мысленно, конечно,– и дотрагиваетесь...
Мысленно, сказал Касеев. Чушь какая. Мысленно протягиваю мысленную руку.
Как сквозь туман. Вначале – только звук. Клубы тумана накатываются откуда-то, слепят, но звук... шорох слышен все сильнее... оставаясь на месте, Касеев словно плыл сквозь белесые пряди... должны быть влажными и липкими, но они шуршат, как крахмал... как...
Проступает силуэт. Темный абрис выступает из мглы... Ближе... Ближе... Можно дотянуться рукой... Дотянуться...
Словно разряд электричества. Судорогой свело тело и тут же отпустило.
И пришла ясность. Исчез туман. И Касеев увидел себя.
