– Привет, Володя!
– Чего тут у нас?
– У вас? Дружеский розыгрыш. Привет от пиротехников Китая. В этом венке. Что там дальше – не заглядывал.
– Полагаешь?
– И ни хрена я не полагаю, Володя. Всех умных в саперы отправили, а нас – в опера. Так что, вы тут решайте свои технические проблемы, а я пойду вот со святым отцом пообщаюсь. Пора уже, знаешь, и о спасении души подумать. На пенсию пора.
– Задрал ты уже всех этой своей пенсией! – засмеялся сапер, – как это ты умудрился в тридцать семь лет выслужить срок?
– Ну, здрасьте, а в спецназе, между прочим, год за полтора. Я ведь отмахал…
– Точно, извини – забыл. А теперь – свободен, капитан. У тебя пенсия, а мне еще работать и работать.
– Если что, я у батюшки.
– Только, ты, Юра, особо губу не раскатывай, – сказал священник Гринчуку, когда они медленно пошли от могил к церкви, – я ни у кого в стукачах не был и на старости лет не собираюсь.
– Упаси Бог, батюшка, как можно? Нашей структуре и в старые-то советские времена духовенство вербовать не разрешалось. Этим всегда занималась госбезопасность, – Гринчук присел, уворачиваясь от подзатыльника, – а вот рукоприкладство – не наш, и, насколько я знаю, не ваш метод.
– Метод, метод, – пробурчал отец Варфоломей, – дожился на старости лет. Какой-то мент в глаза может любую гадость сказать. Сейчас как погоню…
– Не нужно гнать. Я уже переродился и исправился. И почти наставился на путь истинный…
– Лизать тебе в аду сковороду раскаленную, за слова свои дерзкие!
– Только не надо угроз. Не надо. Мне и так страшно. Так страшно, что иногда хочется смеяться, – Гринчук остановился.
– Чего стал? Пошли в дом.
– Давайте лучше вон там, на лавочке, – серьезно предложил Гринчук.
– Чего так?
– Чего? – Гринчук тяжело вздохнул, – А если врать придется? Если мне придется врать перед иконами? Лишний грех…
– На лавочке так на лавочке, – согласился священник, – не поймешь тебя, раб божий, когда ты серьезно говоришь, а когда словоблудством занимаешься.
– Я и сам не пойму. Присаживайтесь, батюшка.
Отец Варфоломей сел на лавку, прикрытую от солнца и посторонних взглядов кустами сирени, и с блаженной улыбкой откинулся на спинку:
– Хорошо-то как.
– Хорошо, – поддержал его Гринчук, присаживаясь рядом.
– Ладно, – чуть помолчав, провозгласил батюшка, – чего сказать хотел?
– Да не сказать… Посоветоваться.
– Советуйся. Только…
– Я уже все понял. Ни каких личностей. Только общий разговор. Кстати, молебен Гиря заказал?
– Заказал. А тебе что?
– За погибших? Или как это правильно сказать?
– За погибших.
– Молитесь, батюшка, за убиенных.
Отец Варфоломей перекрестился:
– А сказали, что на рыбалке, динамитом.
– Не на рыбалке.
– В каком мире живем, Господи!
– В каком живет, в таком и живем, – невесело улыбнулся Гринчук. – И чем дальше живем, тем страньше. И в связи с этим я хотел спросить у вас, батюшка, вы ничего странного не замечаете в последнее время?
– Если хлопушки на кладбище подрывать не странно, то тогда ничего.
– Хлопушки… Хлопушки – это тоже странно. Обычно, если бы бомбу килограммов на пять… Или еще больше. А так… – Гринчук покачал головой.
Помолчали.
– Я о каких странностях спросить хотел… – Гринчук снова замолчал.
