фамилию мне запрещено разглашать… Знаете, фрейлейн, мне кажется, что даже на этом пароходе за мной постоянно следят. Возможно, это просто нервы… Но теперь я твердо знаю одно, – и голос Мориса вновь зазвенел от внутреннего напряжения, – что никогда больше не буду покорным! Лучше смерть, чем снова лагерь!
– Успокойтесь. – И Берта положила свою руку поверх его руки.
Они замолчали, причем Морис смотрел прямо перед собой, а Берта искоса наблюдала за его сосредоточенным лицом. И тут над их головами послышался крик чайки. Через мгновение, заглушая этот крик, взревела пароходная сирена. Оба испуганно вскинули головы, но тут же поняли причину:
– Земля!
Впереди, прямо по ходу корабля, горизонт закрывала плотная и темная полоса.
– Это Большие Антильские острова. Мы почти у цели! – закричал Морис. – Осталось миновать Кубу, Флоридский пролив и Мексиканский залив. Берта!
Они обменялись сияющими взглядами, и вдруг Берта первой обняла его за шею, и они впервые – неловко, смущенно, но радостно – поцеловались.
– А, господин Вондрачек! Признаться, я ждал вашего визита. Ведь это вы прислали ко мне капитана Гильбо?
Приветливость Сильверстоуна ошарашила комиссара. Он кивнул, насупился и молча вошел в каюту англичанина, не преминув окинуть ее беглым взглядом. Сильверстоун перехватил этот взгляд и усмехнулся.
– Присаживайтесь. Я вижу, как у вас слегка оттопыривается правый карман. Что вы для меня приготовили – наручники или револьвер?
– Вы заслуживаете и того, и другого, не говоря уже о виселице…
– В самом деле? И в чем же вы меня обвиняете или подозреваете?
– В убийстве фрейлейн Берты Тымковец, а также господина Ласло Фальвы.
– Давность лет, недоказанность, отсутствие свидетелей, не говоря уже о полном отсутствии у вас всяких законных полномочий… господин комиссар полиции не существующих больше на карте Европы государств – Австро-Венгерской империи и Чехословацкой республики.
– О нет, свидетели все-таки есть.
– Вы имеете в виду Адольфа Гитлера? – В голосе англичанина послышалась нескрываемая насмешка.
– Нет, – раздраженно буркнул Вондрачек, – вас видела служанка гостиницы «Майстринг», что в Кальтенбрюндльберге, где вы убили фрейлейн Тымковец. Кроме того, вы оставили отпечатки пальцев в номере Фальвы и в каюте господина Вульфа. – Последнее заявление было откровенным блефом, ибо Вондрачек и сам понимал всю шаткость своих обвинений.
– О нет! – И англичанин протестующе покачал головой. – К смерти последнего я имею лишь косвенное отношение. Да, не отрицаю, что я находился в каюте господина Вульфа в тот момент, когда с ним случился сердечный приступ. Поняв, что случилось, я сам попытался оказать ему первую помощь, поскольку имею медицинское образование, но, к сожалению, все мои усилия оказались тщетны. Поверьте, мне искренне жаль, что я разволновал нашего бедного русского друга и тем самым поневоле стал косвенной причиной его смерти…
– Искренне жаль? – отчетливо выговаривая слова, переспросил Вондрачек. – А разве существует нечто такое, к чему бы вы относились искренне?
– Не будем вдаваться в эти психологические тонкости, – поморщился Сильверстоун. – Итак, вы можете предъявить мне что-нибудь еще?
– Фальшивый германский дипломатический паспорт на имя Герберта фон Хаусхофера.
– С чего вы взяли, что он фальшивый?
– Накануне прошлой войны вы были секретным агентом Британской империи и, помнится, звались лордом Льюисом Сильверстоуном.
– Ну и что? Разве я не имею права переменить свое имя, тем более что Хаусхофер – это девичья фамилия моей матери, которая была австрийской немкой. А разве человек не волен менять свое подданство, убеждения…
– Скажите короче – хозяев!
Сильверстоун зло блеснул глазами.
– Да, я космополит, и моя единственная отчизна – это власть. Но ведь и вы служите только одному богу – закону.
– Который является воплощением справедливости!
– Ошибаетесь, комиссар. Закон – это инструмент власти, и только она решает, что считать справедливым, а что нет.
Вондрачек с сожалением покачал головой.
– Вы умный человек, господин Сильверстоун. Почему же вы так презираете свободу, что готовы служить любой диктатуре?
– Философский вопрос, комиссар, не слишком уместный в контексте нашего разговора. Однако я вам отвечу. Все дело в том, что всемогущество, даваемое абсолютной властью, – это единственное, что может заменить человеческую тягу к бессмертию, естественную даже у атеиста!
– Кстати, эта штука вам знакома? – И комиссар показал свастику, увитую змеями, – тот самый медальон, который когда-то был на груди покойного Фальвы.
