– Не нужно. У нас есть своя гордость. И мы можем только вычеркнуть из памяти адреса и телефоны, – Гринчук обернулся к Шмелю. – Нету больше никакого клуба и никакого директора этого клуба. Все прошло. Веришь?
– Верю, – кивнул, чуть помедлив, Шмель.
Он действительно верил Гринчуку, потому что и сам мог вот так вычеркнуть человека из своей жизни.
– Еще раз – извини, – сказал Гринчук. – Поеду я к Липскому, поговорю.
– Слышь, Гринчук…
– Что?
– Ты действительно думаешь, что мальчишка может знать, где те трое спрятали деньги?
– Очень большая степень вероятности. Я бы даже сказал – стопроцентная. Три пацана взяли крутые бабки, спрятали их по дороге на завод, потом выпили немного, даже Липскому предлагали помянуть семью, помнишь?
– Помню.
– Ну, вот теперь смотри, смогут они удержаться, чтобы не похвастаться перед покойничком? Они ведь точно знали, что Леонида грохнут. Вот и могли ему сказать. Даже обязательно сказали бы. Веселые были, судя по всему, пацаны. Они ж могли Липского сразу замочить, перед отъездом за деньгами. Но они ему оставили жизнь до утра.
– Просто боялись, что может что-то не выйти в доме Липских, оставляли шанс для дальнейших разговоров… – предположил Шмель. – Нет?
– Может быть – да. Но такие сволочи – болтливы. Особенно, если могут поиздеваться над слабым, – Гринчук невесело улыбнулся. – Поверь моему опыту.
Дверь клуба у них за спиной открылась, Нина вышла на крыльцо, закрыла за собой дверь на замок и ушла, словно не замечая Шмеля и Гринчука.
– Сказали, – засмеялся Гринчук. – Должны были покуражиться. Пацан, Липский, наверняка знает, где бабки, только не хочет говорить.
– А тебе скажет?
– А куда он денется? У него нет выбора. Его мамаша тоже хочет получить кусочек от денег. А юная психика – вещь хрупкая. Вдруг он не перенесет переживаний и таки съедет крышей? И отправится на всю оставшуюся жизнь в дурку? Маму это вполне устроит. Ей эти четыре миллиона не нужны, если появится возможность быть попечителем полоумного сына на всю оставшуюся жизнь. Леня это поймет быстро, Леня парень сообразительный. И он отдаст мне эти деньги.
– И ты мне так спокойно это рассказываешь? – спросил скучным голосом Шмель.
– А чего бояться? Ты пожалуешься на меня Владимиру Родионычу? Так он знает. Сам попытаешься у меня бабки перехватить? Не думаю. Совет не одобрит твое поведение, во-первых, а я и Миша – ты еще ведь помнишь Мишу – мы тебе денег не отдадим, это во-вторых. А вот после того, как у меня появятся такие бабки, мне могут понадобиться охранники. Намек понятен?
– Понятен, – кивнул Шмель и протянул руку. – Удачи тебе.
– Спасибо.
Гринчук пожал руку и пошел к своей машине. Нажал на кнопку сигнализации, потом вдруг оглянулся.
– Шмель!
– Да?
– Ты мне свой номерок не дашь? Только не секретутки своей, а такой, чтобы прямо к тебе можно было дозвониться. Вдруг мне понадобится поддержка, – Гринчук подошел к «вольво» Шмеля.
Тот достал из кармана визитку, черкнул на ней номер и протянул Гринчуку:
– Это моя мобила. Можешь звонить в любое время.
– В кредит поверишь? – спросил Гринчук, пряча визитку.
– Поверю, – кивнул Шмель. – Ты сегодня заходил к моему Егору в больницу?
– Счел своим долгом.
– Звони, если что, – сказал Шмель и сел в машину.
«Вольво» развернулась и выехала на улицу. «Опель» двинулся следом.
– Если что, – сказал Гринчук, задумчиво глядя вдогонку.
Потом Гринчук наклонился, зачерпнул снега и с силой и даже с какой-то злостью потер лицо. Словно хотел себя наказать.
Нестерпимо хотелось пойти и принять душ. Смыть с себя… Гринчук оборвал эту мысль. Он уже все решил. Все. И сворачивать поздно.
– Поздно пить боржоми, – громко сказал Гринчук, стирая с лица снег. – Нужно ехать к засранцу и заставить его вспомнить. Есть такой фильм «Вспомнить все».
Понапиваются и орут на улицах, подумал пенсионер, выгуливавший свою собаку возле стоянки. А потом садятся в машины и давят людей, подумал он, когда Гринчук сел в «джип» и уехал. Сволочи зажравшиеся, подумал пенсионер.
