– Я сам хотел его убить, – сказал Гринчук. – Своими руками. Но я… Я не имею права убивать. Не могу себе этого позволить. Я могу только разрешить им довести все до конца. Все – до конца.
– Четыре миллиона, – сказал Гринчук. – Это так много, что вы поверили. Вы поверили, будто все – ради них.
– Мне не нужны деньги, – сказал Гринчук. – Я плаваю в дерьме, и если я это дерьмо впущу в себя, то… То, что от меня останется? Я утону. А я не хочу тонуть. Я хотел, чтобы мне поверил Шмель и поверил Липский. А это значило, что в это должны поверить и вы. И Нина. И… Все.
– Вы думаете, что мне это было легко? – спросил Гринчук.
Никто не ответил.
– Пойду я, – сказал Гринчук. – А то там Михаил может начать нервничать.
Гринчук прошел через холл к выходу.
– Пойду я, – повторил Гринчук. – Очень хочется спать.
Гринчук вышел.
Владимир Родионыч вдруг понял, что, не отрываясь, смотрит на мигающие елочные огни. Смотрит не отрываясь. До рези в глазах. И что от напряжения на глазах выступили слезы. От напряжения, сказал себе Владимир Родионыч.
Гринчук неожиданно вернулся.
– Он его из пистолета убил? – спросил Грнинчук.
– Да, – ответил Полковник.
– Одной пулей? – спросил Гринчук.
– Нет, – ответил Полковник. – Он всадил в него всю обойму. В ногу, в грудь. Несколько пуль в лицо.
– Хорошо, – сказал Гринчук и вышел.
Владимир Родионыч кивнул. Замер и оглянулся на Полковкника. Но тот как раз отвернулся.
– Я, пожалуй, тоже поеду, – сказал Владимир Родионыч.
– Только сумку с деньгами возьмите, – попросил Полковник. – А я тут останусь, встречу милицию. Соседи, наверное, вызвали.
Владимир Родионыч вышел из дома, сел в машину. Сумку положил возле себя на заднее сидение.
Впереди мигнули огни «джипа» Гринчука.
Странно, подумал Владимир Родионыч. Странно. Он чувствовал себя очень странно. Понимал, что должен испытывать ужас или злость, а на самом деле испытывал только облегчение. Облегчение и слабость. И нечто, похожее… Владимир Родионыч слишком долго жил на свете, и слишком долго плавал в этом самом дерьме. В том самом дерьме, которое Гринчук не хотел впускать в себя.
А что, хрен старый, подумал Владимир Родионыч, тебе удалось не хлебнуть дерьма? Удалось?
Владимир Родионыч слишком долго прожил на свете, и уже думал, что разучился испытывать это чувство. Это почти неприличное чувство счастья.
Странно, подумал Владимир Родионыч.
И его размышления прервал звонок мобильного телефона.
– Слушаю, – сказал Владимир Родионыч.
– Это Гринчук.
– Да, Юрий Иванович.
– Эти деньги, что возле вас…
Владимир Родионыч открыл сумку и посмотрел на деньги:
– Да?
– Вы их лучше сожгите, – сказал Гринчук.
– Не понял.
– Сожгите эту бумагу, чтобы какой-нибудь ошибки не вышло. Это не те деньги. Это для меня напечатали на принтере знакомые умельцы.
– Как это?
Владимир Родионыч торопливо разорвал упаковку, достал купюру.
Бумага. Фантик.
– Понимаете, когда Михаил обыскал дом и нашел деньги, я решил, что лучше не рисковать. Все-таки большая сумма. Михаил положил в тайник фальшивые деньги и пистолет. Все равно Шмель не успел бы рассмотреть деньги как следует. Вы очень своевременно приехали.
– А… а где деньги? – спросил Владимир Родионыч.
– До завтра, – сказал Гринчук. – я поехал спать.
И связь оборвалась.
А когда Владимир Родионыч попытался дозвониться снова, женский голос сообщил ему, что абонент
