– Вы портфельчик забыли, – Гаврилин указал пальцем на «дипломат» возле кровати.
– Я никогда ничего не забываю, – сказал Хозяин. – Я все помню. Я помню, как ты мне пообещал разобраться с Крабом. И помню, как сказал, что приду к тебе за крышей. Я помню. И правила я тоже помню, сам их устанавливал. За крышу нужно платить. Вот я и плачу. Как положено. Десять процентов от моих. Ежемесячно. Если покажется мало, назовешь свою цену. Пока.
Хозяин вышел. Клоун пожал плечами, кивнул Гаврилину и тоже вышел, аккуратно прикрыв дверь.
Гаврилин поднял «дипломат». Положил его перед собой. Голова кружилась. Гаврилин провел рукой по крышке «дипломата».
Кто победил? Он? Григорий Николаевич? Сила? Кто?
Как теперь жить? Как там он сказал Хорунжему? Вместе барахтаться в дерьме.
До самой смерти. И цепляться за жизнь. И хотеть делать добро. И нести смерть. И надеяться, что совершаешь что-то значимое, что делаешь из этого кошмара хоть что-то хорошее.
Сила безлика. Она не хорошая и не плохая. Она Сила. И он может… У него есть соблазн… Он хочет…
Или это дергается та самая ниточка, кто-то снова управляет им?
Гаврилин открыл «дипломат». Деньги. Больше, чем он видел в своей жизни. Деньги за то, что он выжил и за то, что умерло столько людей.
Ему захотелось закричать. Изо всех сил. Но сил не было. Он закрыл «дипломат», поставил его на пол.
У него не было сил хотя бы для того, чтобы вздохнуть, набрать воздуха.
Без стука открылась дверь, вошел Хорунжий, что-то сказал. Гаврилин покачал головой. Толкнул ногой «дипломат».
– Убери это, – прошептал Гаврилин, – я хочу спать.
Мелькнуло напряженное лицо медсестры, запахло какими-то лекарствами.
Гаврилин лег на кровать. Закрыл глаза. Что-то сдавило грудь. Он чувствовал, как что-то поднимает его, тянет вверх. Засыпая, Гаврилин понимал, что это его засасывает пустота. И Пустота теперь не отпустит его.
Никогда. До самой смерти. Которая, к сожалению, наступит не скоро.
