волновался: дескать, не сможет он соответствовать высокому духовному уровню элиты.
Так и сказал Гринчуку:
– Я, Юрий Иванович, имею среднее техническое образование. У нас в техникуме, конечно, эстетику преподавали, я, там, Леонарда от других черепашек-нинзя на слух отличу. Типа, Мона Лиза и Давид, но если меня кто-нибудь чего из этих спросит… Стыда ведь не оберемся. Не люблю я лохом выглядеть. Книжки сейчас читаю иногда, картинки смотрю… Но вы сами посудите… Вот сейчас нас с вами пригласили на выставку… этой… как ее, лохматой… Современное искусство. Вы хоть смогли разговор поддержать, а я… Фигня на стенах, фигня из камня. Из проволоки фигня. Стою и молчу.
Гринчук выслушал Братка серьезно. Раскланялся с проходившим мимо Полковником. Потом взял с подноса у проходившего мимо официанта бокал с шампанским и прочитал первую и единственную лекцию по искусствоведенью.
– Понимаешь, Иван, – сказал Гринчук, – подавляющее большинство нынешних эстетов разбирается в современном искусстве приблизительно так же, как и ты, только не подают виду. Для того, чтобы в самой продвинутой и крутой тусовке сойти за тонкого ценителя этой фигни, тебе нужно запомнить всего три слова. И научиться их склонять по падежам и числам. Всего три слова: инцест, суицид, концептуально. Повтори!
Браток повторил.
– Отлично, – похвалил Гринчук. – Что сие обозначает знаешь?
– Это… кровосмешение, самоубийство и…
– Молодец. Теперь свободно комбинируя эти три важных слова, смело отвечай на любые вопросы.
– Это как? – не понял Браток.
Ему всегда казалось, что искусство вещь сложная и заковыристая, и тремя словами…
– Хорошо, задай мне вопрос. Умный вопрос вот об этой, – Гринчук ткнул пальцем в первую попавшуюся скульптуру, – загогулине.
Браток кашлянул, неуверенно посмотрел на скульптуру.
– Давай-давай, – подбодрил Гринчук.
– Это… чего хотел выразить… – Браток лихорадочно вспоминал уроки эстетики в техникуме. – Что хотел сказать скульптор этой работой?
– О! – поднял указательный палец Гринчук. – На мой взгляд, автор концептуально выражал свое отношение к суициду. Въехал?
Браток восхищенно посмотрел на Гринчука и кивнул.
– А вот теперь, Ваня, выпей для храбрости шампанского, подойди к вон той экстравагантной даме – владелице салона, и сооруди что-нибудь из вновь приобретенных знаний.
– К ней? – засомневался Браток.
Даме было всего лет двадцать пять, декольте у нее было головокружительной глубины, но она закатила такую речугу перед открытием, так уверенно говорила что-то о перформансах и инсталляциях, что Браток проникся к ней безграничным уважением, как к тонкому ценителю и глубокому знатоку…
Но спорить с Юрием Ивановичем он не стал и отправился к владелице салона, которая как раз отшивала очередного воздыхателя.
– Ну, вам чего? – спросила она, с нескрываемым презрением рассматривая милицейского прапорщика, который и пригласительный-то на открытие получил только за компанию со своим страшным и таинственным начальником.
Браток набрал воздуха в грудь и выдал фразу…
…Утром Браток долго рассматривал лежащую рядом с ним владелицу салона, которую, как оказалось, звали Машей, и думал, как странно, все-таки устроена жизнь. И не мог понять, как фраза: «Мне кажется, что концептуально эта картина стоит между суицидом и инцестом» может заставить образованную женщину вначале удивленно посмотреть на говорящего, потом выдать часовую лекцию о картине, а потом настойчиво потребовать у прапорщика интимной близости.
Странная штука – жизнь, подумал тогда Браток, еще раз убедившись в гениальности Юрия Ивановича… В том, что в его этом… цинизме, есть глубокий смысл.
И стал постоянным гостем на очередных перформансах и инсталляциях. Машка, кстати, почти не ревновала. Есть в богеме свои достоинства.
– Если концептуально отказаться от инцестуального суицида, – сказал Браток, немного забывшись, Николаевне. – Ладно, пошел я.
Кафе стояло в тихом месте, называлось «У озера» и названию своему полностью соответствовало. Рядом было небольшое озеро, обсаженное ивами. По озеру, среди цветущих кувшинок, плавали лебеди.
Браток посмотрел на часы. Подошел к своему «джипу» и возле самой машины спохватился.
– Мобилу на столике забыл, – объяснял через полчаса Браток Полковнику и Владимиру Родионычу. – Прикиньте, блин… Подошел к машине, чего-то, думаю, не хватает. Телефона. Я повернулся и пошел назад, к кафе… Отошел шагов на двадцать…
«Джип» взорвался на удивление негромко. На открытом пространстве звук взрыва был похож на сдвоенный выстрел пистолета. Силы его хватило как раз на то, чтобы вырвать левую переднюю дверцу и изуродовать салон.
Машина даже толком не загорелась. Но если бы в ней кто-нибудь сидел, шансов уцелеть у него не было.
– И ведь тачка совсем новая! – сорвался на крик Браток и уронил на пол стакан с коньяком, который ему предложил Полковник. – В три минуты двенадцатого рвануло… Козлы… А я бронежилет надел…
