— Ну, вы и скажете!
— А ты давай теперь и второй глаз, а то он обидится.
Эту ночь Любка провела в купе у Драча. И следующую тоже.
Любка заварила чай и поплотнее закуталась в оренбургский платок. Драч был на ночном дежурстве, и она с нетерпением ожидала утра. Ей очень нравилось заботиться о Драче. Уж больно он благодарно реагировал. Будь то заштопанный носок или выстиранная рубашка — он моментально все замечал.
— От же ж голубонька моя, за всем досмотрит!
В разговоре с Любкой он вставлял украинские словечки, а то и совсем переходил на украинский, чего с ним никогда не случалось в официальных разговорах. Любка была теперь убеждена, что ласковее украинского языка нет на свете. К восторгу Драча, она выменяла на станции украинский рушник с петухами за банку тушенки и постелила его на столик у окна. Девчонки не могли налюбоваться Любкиным гнездышком и забегали сюда под любыми предлогами — разумеется, когда Драча не было.
Они радовались за Любку без тени зависти. Да, строго говоря, чему тут было и завидовать? Дойдет эшелон до места назначения — и кончится все Любкино счастье. Ведь не женится же на ней Драч, в самом деле! Поэтому Любка была единственным человеком на поезде, мечтавшим, чтобы это путешествие никогда не кончилось.
В дверь ввалились, почти одновременно со стуком, Сонька Пуфик и изящная Зинка Гном в полной боевой раскраске. Они только что вернулись с ночного рейда по партийным вагонам.
— Ух ты, Люба моя, узнаю платочек! Дай-ка вязку глянуть… Точно, наша!
— Чего — ваша? — не поняла Любка.
— Оренбургской зоны продукция — вот чего! Я ж там сидела! Я таких точно знаешь сколько навязала? У нас начальница была — кровь из зубов! Чуть норму не выполнишь — пятнадцать суток. А ШИЗО там было — на носилках выносили!
Любка припомнила, что Сонька, и точно, сколько-то сидела то ли за мошенничество, то ли за нарушение паспортного режима. Ей почему-то стало неловко, и она повела плечами под платком:
— Вот так носишь-носишь — и не знаешь… Может, на нем чьи слезы…
— Ничего, носи! — жизнерадостно заявила Сонька. — Для своей сестры не жалко. Это только противно, когда в таких платках матерей в кино показывают — с понтом символ родины. Нам такое кино раз в лагере крутили. Так девки как увидели — так и хором заорали:
— Мамочка, не бросай меня в колодец!
Ну, свет, конечно, зажгли, разбирательство… А хрен найдешь, кто в темноте кричал!
— Ты у кого сегодня была, Зин? — спросила Сонька без всякого перехода.
Зинка Гном скорчила рожицу:
— У Борова. Ну ж и паскуда!
— Секретарь обкома — что ты хочешь.
— Он, когда совсем раскочегарился, стал мне сулить, что к себе в секретарки возьмет. Я сразу усекла, что он плату зажилить хочет, а вместо того будет кормить светлым будущим.
— Специальность у него такая, Зинуля! — рассмеялась Любка.
— А ты что?
— А я ему говорю с понтом, что я неграмотная. А он говорит — это не влияет, если я буду служить с душой.
— Ишь на что рот разинул! Что ж ты, Зин, ему одной фигурой не угодила?
— Не смейтесь, девки, у меня и так нервы наружу. Кончил, зараза, и сразу надулся: без штанов, а важный. И все поторапливал, пока одевалась. Как до платы дошло — стал финтить. Колбасу отдавать не хотел и сразу идейную базу подвел: продукт, мол, дефицитный, может для большего пригодиться. А я, мол, молодая-здоровая, мне колбасу есть — только фигуру портить. Я его спрашиваю: кто ж у нас в поезде болен? Давай, говорю, колбасу — я отнесу. А он мне: «У меня печень больная!»
В общем, пригрозила я, что Салымону пожалуюсь. Салымон меня жалеет, он знает. Только тогда отдал. Обозвал отбросом общества напоследок. Я в порту восемь лет работала — такого не видела.
— Это точно, — подтвердила Сонька, — с моряками или со шпаной куда лучше. Фингал, правда, могут поставить по пьяни — да уж и приласкают обязательно. И лекций не читают, и платят, как договорились. А эти… Хоть бы один спасибо сказал после постели или подарил что-нибудь. Жадные они.
— Ладно, девочки! — махнула Зинка рукой. — У меня сегодня день рождения, гулять будем! Режь, Люба, колбасу: испортим фигуры!
Тут в купе влетела Катька Цыпа с несессером в руках и бутылкой под мышкой.
— Ой, девки, что я расскажу — со смеху вымрете! Только давайте выпьем сначала.
Усевшись рядом с Любкой, она бросила несессер на столик.
— Угадайте, что тут!
— Не тяни, рассказывай.
— Снял меня, девки, сегодня Ушастик. Тот, что начальник одесской таможни, знаете? Завел в купе, свечку зажег пахнущую. Глазоньки так и бегают у старого хрена, как у мальчишки. Раздевайся, говорит, ложись и глаза закрой. Я легла и, конечно, смотрю одним глазом: кто его знает, что он удумал? А он чехольчик этот раскрывает и давай меня картами обкладывать, и все — кверху рубашками, а что на рубашке, мне и не разглядеть. А потом как зыркнула — чуть свои трусы со смеху не проглотила. А он дрожит весь, слюна течет, и карты руками гладит, а ко мне хоть бы притронулся. Потом на пол сел и затих. Я перепугалась, вдруг, думаю, помер. А он с закрытыми глазами лежит, похрюкивает. И рожа блаженная. Я его расталкивать не стала: пускай кайф ловит. Оделась быстренько, бутылку вот прихватила в виде гонорара и чехольчик с колодой.
Катька раскрыла несессер. Он был полон порнографических карт.
— Что ж ты, лахудра, Ушастика сексуального счастья лишила?
— Не лишила, не боись! У него таких чехольчиков чемодан целый. Я видела, он выбирал еще. Чтоб начальник таможни без порнухи остался — не смеши! Любка, ты у нас гадать специалистка. А ну раскинь, ручку позолочу!
— Раньше Зинке, у нее день рождения.
— Ой, Зинуля, поздравляю! Не знала!
Под смех и восторженные визги Любка объявила каждой, «какой король на сердце лежит», «чем сердце успокоится», и под конец нагадала Зинке невиданного, небывалого счастья.
— Кризис Совета Безопасности ООН! — рявкнуло вдруг так громко и неожиданно, что майор Брусникин вздрогнул. Использовать установку правительственной радиосвязи для посторонних целей и без того запрещалось строжайше, а уж слушать вражеские радиоголоса было почти преступлением. Тут бы уж и полковнику Зуброву не поздоровилось от начальства. Но, убавивши звук, продолжал он слушать с жадностью, тем более что новости были ошеломляющие. Будто бы, как огромный волдырь, нывший и нарывавший многие десятилетия, лопнул теперь наш земной шарик сотнями конфликтов. Войны раздирали мир по всем швам. Северная Корея дралась с Южной, Камбоджа и Вьетнам опять истребляли друг друга. Китайская Народная освободительная армия осаждала Улан-Батор, успешно освободив большую часть «Внешней Монголии», а отряды сальвадорских партизан из организации Фера-бундо Марти подходили к Мехико-Сити. Опять воевали Иран с Ираком, Сирия полностью оккупировала Ливан, а полковник Каддафи во главе своих войск шел на помощь своему другу полковнику Менгисту, терпевшему поражение от повстанцев Эритреи.
Не лучше было и в Европе. Румынская армия сражалась в Трансильвании с местным населением и частями венгерских добровольцев, болгары и турки резали друг друга вдоль всей границы, Югославия распалась на шесть частей, и даже на границе между Польшей и Германией продолжала нарастать напряженность, вызванная движением польских граждан немецкого происхождения за полную отмену Ялтинских соглашений. Совет Безопасности ООН заседал практически непрерывно, но никакого решения найти не мог. Все стороны разом требовали посылки войск ООН в зоны своих конфликтов и, таким образом, ничего не получали, блокируя друг друга.
Впрочем, Совет Безопасности и не спешил посылать наблюдателей в эти регионы, особенно после того,
