нарастающего и нестерпимого ужаса. Она ведь уже почти забыла то, что случилось неделю назад. Нельзя даже вспоминать об этом. После возвращения домой, атмосфера большого города уже почти выветрила из души мерзкий осадок, почти стерла из памяти жуткую картину, поначалу отчетливую, но теперь уже больше похожую на чью-то нелепую шалость. Тиэко попыталась думать о чем-нибудь более веселом, более… другом. Но если… если то, что случилось — правда, то тогда… Но ведь так оно и было! Ведь телефон действительно звонил!
…Аааа! Папа, мама, ну где вы… Скорее, скорее приходите!
Тиэко кричала во весь голос. Но даже крик не спугнул странную тень, не заставил ее обнаружить себя.
В свои семнадцать лет Тиэко еще не понимала истинного значения страха. Но уже знала, что он есть нечто, непроизвольно возникающее в воображении.
…Хорошо, если… Ну, конечно же, так оно и есть. Я сейчас оглянусь, и ничего не случится.
Тиэко охватило желание оглянуться. Обернуться, чтобы разом развеять подозрения, чтобы как можно скорее вырваться из этого глупого состояния. А вдруг ничего не обойдется? Спина покрылась пеной. Гадкий холод охватил плечи и сползал ниже и ниже, сковывая мышцы спины, майка насквозь пропиталась ледяным потом. Разве выдуманный страх может так чувствоваться в теле?
…Кто-то же говорил: тело еще чувствительней разума.
С другой стороны, дар речи не пропал. Ну же, обернись, откуда там чему взяться? Допивай свою колу, и марш делать уроки! Иначе провалишь к чертям все свои экзамены.
В стакане с треском раскололся лед. И, словно подстегнутая этим звуком, Тиэко резко повернулась назад.
5 сентября, 22:50
Токио, перекресток перед вокзалом Синагава
Свет сменился на желтый. Можно было и ехать, но Кимура остановил такси поближе к тротуару: неплохо бы подобрать пассажира до перекрестка Роппонги. Отсюда многие едут туда или в Акасака, и пока ждешь светофора, нередко кто-нибудь да подсядет. Обогнав машину слева, прямо перед переходом затормозил мотоцикл с «джинсовым» парнем в седле. Кимура терпеть не мог разнузданно рассекающих там и сям мотоциклистов, а уж те, кто нагло вылезал вперед при остановке на красный свет или останавливался прямо перед дверями такси, вовсе выводили его из себя. Сегодня весь день пассажиров было мало, настроение было подавленное, и Кимура скучающим взором разглядывал байкера. Лицо парня скрывалось под забралом гермошлема, так что трудно было судить о его выражении, но сидел он вызывающе неряшливо, разведя ляжки в стороны и опершись ногой о бордюр тротуара.
Там как раз проходила молодая стрелоногая девица, и гермошлем мотоциклиста синхронно поворачивался вслед за ней. Но досмотреть до конца у парня не получилось. Повернув голову градусов на сорок пять, он вдруг застыл, уставившись в витрину по левой стороне улицы. Девушка уже вышла из его поля зрения и растворилась в толпе, но он так и не сменил позы, и, не отрываясь, смотрел непонятно куда. Зеленый сигнал пешеходного светофора замигал, сменился красным. Опоздавшие пешеходы семенящим шагом перебежали дорогу перед самым носом такси. Никто не поднял руку, подзывая машину, и Кимура нажал на газ, готовясь двинуться на зеленый.
Но в этот момент парень, сидевший на мотоцикле, вдруг дернулся всем телом, неуклюже взмахнул руками и вместе с мотоциклом повалился на бок в сторону такси Кимуры, скрывшись за капотом машины.
— Идиот чертов! Не иначе, равновесие потерял и грохнулся, — подумал Кимура, включил аварийные фары и вышел из машины, уже готовый представить мотоциклисту кругленький счет за неминуемо расцарапанную дверь. Уже дали зеленый свет, и такси стали обгонять стоявшие сзади машины. Парень валялся на асфальте, дрыгая ногами и пытаясь руками снять шлем. Но прежде чем заняться им, Кимура счел нужным позаботиться о собственном «орудии труда». Как он и предполагал, дверь была обезображена глубокой косой царапиной.
— Черт!
Ругаясь сквозь зубы, Кимура подошел к лежащему мотоциклисту. Гермошлем был накрепко застегнут под подбородком, но парень всеми силами пытался сдернуть его, как будто хотел оторвать себе голову.
— Неужели ему и правда так плохо…
Кимура наконец прозрел, что с парнем творится что-то неладное, и присел на корточки рядом.
— Эй, ты чего?
из-за темного стекла гермошлема было абсолютно невозможно разобрать выражение лица, но парень умоляюще схватил руку Кимуры и отчаянно пытался что-то сказать, но произнести ничего не мог. Кимура решил не мешкать.
— Ты погоди, я сейчас скорую вызову.
Уже несясь во всю прыть к таксофону, Кимура все не мог взять в толк, как могло обычное падение на ровном месте довести человека до такого состояния: «Головой он шарахнулся неудачно, что ли… дурь какая-то. У него же, болвана, шлем на голове. Рукиноги вроде не переломаны… Только бы без дурацких проблем обошлось. А то, чего доброго, придется оправдываться — он ведь о мою машину стукнулся. И пошло дело: мало уведомления об аварии — тут тебе еще и полиция в придачу».
Вызвонив скорую помощь, Кимура вернулся на место: парень уже не двигался. Он лежал, обхватив ладонями горло. Вокруг уже толпились озабоченно глазеющие прохожие. Кимура протолкался сквозь строй зевак и во всеуслышание сообщил, что уже вызвал подмогу.
— Эй, парень, слышь, ты живой? Потерпи, сейчас скорая приедет.
Кимура расстегнул ремешок гермошлема, и тот снялся на удивление легко: трудно даже поверить, чтобы человек так мучился, что снять его не мог. Но не это поразило Кимуру. Все лицо парня было перекошено. Если уж подбирать слова к его выражению, напрашивалось одно — изумление. Глаза навыкате, красный язык запал глубоко в горло, весь рот в пене… Тут скорая уже не поможет. Еще снимая с него шлем, таксист заметил, что пульс не прощупывается там, где ему положено быть. Кимуру передернуло. Резко расхотелось верить в реальность происходящего.
Колеса упавшего мотоцикла все еще медленно вертелись. Черная струйка масла бежала из двигателя, и, растекаясь по асфальту, уходила в канализационную решетку. Ветра не было. где-то наверху, на фоне чистого ночного неба, зеленый сигнал светофора снова сменился красным. С трудом поднявшись и ухватившись за ограждение тротуара, Кимура еще раз оглядел лежащую на асфальте фигуру мотоциклиста: голова его стояла почти под прямым углом, подпираемая гермошлемом. С любой стороны, зрелище было неестественное. — Неужели это я ему так… под голову… шлем… вместо подушки?… Зачем? Подумать только, несколько секунд назад было дело — а уже и не вспомнить. Вытаращенные остекленевшие глаза смотрели прямо на него. По спине пробежал неприятный холодок. Как будто плечи обдало тепловатым и одновременно каким-то промозглым ветром. Несмотря на жару субтропической ночи, Кимура не мог обуздать непонятный озноб во всем теле.
В почти зеленой воде внутреннего рва отражалось раннее осеннее утро. Сентябрьская жара шла на убыль.
Кадзуюки Асакава уже собрался было спуститься на платформу метро, но вдруг передумал и, вспомнив о водной глади, такой красивой с девятого этажа, повернул к лестнице, ведущей на улицу. Спускаться куда-то под землю после душной и пропахшей непонятно чем редакции было все равно, что добровольно топиться в помойной бадье — уж лучше выйти наружу и глотнуть свежего воздуха. При виде яркой зелени парка вокруг императорского дворца напротив, едва просветлевшего неба с висящими в нем сверкающими капельками утренней росы автоматически перестает докучать даже непрерывный поток выхлопных газов, несущийся с пятой и кольцевой автомагистралей. После двух недель постоянного аврала наступили долгожданные выходные, и теперь на два дня можно забыть обо всем и спокойно отдохнуть дома. Почаще бы главред давал такие приказы: «Сиди дома и отдыхай, и чтоб ноги твоей не было на работе».
