Красной Армии. По мнению Василевского, доложенная нами разведывательная информация в целом соответствовала действительности, и на основе ее было внесено на утверждение следующее решение: ограничиться активной обороной на Дальнем Востоке и развернуть на западном направлении главные силы и средства, которые готовы были бы не только отразить нападение на Советский Союз, но и разгромить противника в случае его вторжения на нашу территорию. Несколько раз повторялась мысль о том, что наша группировка, отразив нападение, должна нанести поражение Германии и ее союзникам, обеспечить прорыв их фронта в южном направлении беспрерывными бомбардировками, сорвать работу румынских нефтепромыслов, лишить тем самым немцев горючего, а значит, и возможности вести длительную войну. Голиков поддержал эти соображения.
Тогда же впервые был поднят вопрос: способна ли немецкая сторона к активным действиям против нас, не завершив военные операции в отношении Англии. Голиков и начальник отдела Разведупра Дронов привели очень убедительные данные, полученные военной агентурой, из которых четко следовало, что у немцев нет шансов победить Англию в начатой ими воздушной войне и принудить ее к безоговорочной капитуляции и что исход боевых действий в Западной Европе, несмотря на установившееся господство Германии на сухопутном фронте, еще не предрешен.
Мы с Михеевым доложили о нашем участии на совещании в Разведупре Меркулову. Позже я узнал от Михеева, что военные продолжают обсуждать вопрос о стратегическом развертывании наших вооруженных сил на Западе и на Дальнем Востоке. Крайне важными были поступившие из Токио материалы, что Япония увязла в длительной войне с Китаем. Наша агентура, проникшая в японские разведывательные органы в Маньчжурии, исчерпывающе докладывала о масштабном партизанском движении в тылу Квантунской армии, которое мы старались поддерживать как серьезный для нас громоотвод военной опасности на Дальнем Востоке.
В работе против нас японцы не отличались оригинальностью. С одной стороны, у них был неизбежный выбор — опора на белую эмиграцию. С другой — им всюду мерещилось китайское и корейское сопротивление, поскольку корейцы ими рассматривались как самый неблагонадежный элемент. В борьбе против партизанского движения, руководимого, как они считали, Коминтерном, японская контрразведка сделала попытку создать так называемые школы Коминтерна под своим прикрытием. Нами был выявлен японский агент, который был направлен для создания именно такой школы и для организации лжепартизанского движения на территории Маньчжурии.
Для достижения своих целей они даже использовали агентов пожилого возраста. Их интересовало в основном то, что происходит в Маньчжурии и в районах, примыкающих к СССР. С этой целью были созданы искусственные базы снабжения, провокационные так называемые трудовые крестьянские группы, практиковалась массовая заброска в партизанские отряды агентуры из наиболее квалифицированных разведчиков.
В связи с этим вспоминается одна успешная операция, которой лично руководил начальник УНКВД Приморского края М. Гвишиани. Японцы захватили жену начальника штаба 7-й народно-освободительной армии Китая Цой Сенчена, кореянку, и завербовали ее. Перед ней была поставлена задача — завербовать своего мужа и вывести его из отряда. Она дала согласие на выполнение этого задания, заявила, что может его выполнить, так как настроение у мужа отчаянное и он недоволен своим пребыванием в партизанском отряде. Ей организовали побег из тюрьмы и попытались подбросить нам, однако в оперативной игре в Хабаровске и Маньчжурии нам удалось переиграть японцев и сорвать эту акцию.
Анализируя итоги этой операции, заместитель начальника внешней разведки Н. Мельников, сделал вывод, что при массовом партизанском движении в тылах японская армия, потерпевшая поражение на Халкин-Голе, не готова к активным действиям в нашем Приморье, хотя японские генералы, стремясь поднять свой авторитет в Токио, разрабатывают такие планы.
Вначале так называемой перестройки, которая в скрытой форме переросла в гражданскую войну, усиленно раздувался миф о том, что мы якобы боялись немцев, что Сталин дрожал от страха перед мошной фашистской армадой, угрожавшей нам с Запада. Как ни прискорбно, но к искажению реальной картины руководства Сталиным, Молотовым, Берией, Ворошиловым, Тимошенко деятельностью советской разведки вольно и невольно подключились и руководители внешней разведки КГБ и ГРУ Генштаба в 1960-1980 годах В. Кирпиченко, В. Павлов, П. Ивашутин и другие. Они фактически инициировали тезис о том, что в канун войны о сроках нападения разведчики «докладывали точно», а диктатор Сталин и его «сатрапы» Молотов и Берия преступно проигнорировали достоверные разведывательные материалы о немецком нападении.
Удивительно, что руководитель нашей военной разведки в 1963-1987 годах Ивашутин оперирует в своих заметках в «Военно-историческом журнале» придуманными нашим писателем и ветераном военной разведки О. Горчаковым ссылками на мифического агента «Ястреб», которого якобы Берия хотел стереть «в лагерную пыль» за достоверную информацию об угрозе войны. Кроме того, он будто бы докладывал Сталину, что наш посол в Германии Деканозов «бомбардирует дезинформацией» о неизбежной войне с Германией и он, Берия, требует отозвать его. Все это полный абсурд: посол Деканозов, будучи в то время и заместителем наркома иностранных дел, не находился в подчинении у Берии.
Нам следует сейчас разобраться не только в том, докладывала ли разведка «наверх» о дате начала войны. Это вопрос важный, но не главный. Необходимо сравнить обстановку, сложившуюся в 1941 году и, например, в 1967 году и посмотреть, как информация разведки и контрразведки влияла на крупнейшие политические решения в СССР и как она использовалась. Об этом я писал из тюрьмы Ю. Андропову 20 июля 1967 года.
Обвиняя Сталина и Молотова в просчетах и грубых ошибках, допущенных перед началом войны, их критики довольно примитивно трактуют мотивы принятых решений по докладам разведорганов, указывают лишь на ограниченность диктаторского мышления, самоуверенность, догматизм, мнимые симпатии к Гитлеру или страх перед ним. Таким образом отвлекается внимание от исторической подоплеки событий, к которым причастны нынешние консультанты внешней и военной разведки.
Почему я говорю об этом? Дело в том, что реализация разведывательной информации определяется, как правило, неизвестными для разведчиков мотивами действий высшего руководства страны. Целью Сталина было любой ценой избежать войны летом 1941 года. Не последнюю роль в его просчетах сыграла, возможно, и противоречивость нашей информации.
Сталин был раздражен, как видно из его хулиганской резолюции на докладе Меркулова, не только утверждениями о военном столкновении с Гитлером в ближайшие дни, но и тем, что «Красная капелла» неоднократно сообщала противоречивые данные о намерениях гитлеровского руководства и сроках начала войны. «Можете послать ваш источник из штаба германской авиации к е…матери. Это не источник, а дезинформатор», — писал он 17 июня 1941 года. Сталина я здесь вовсе не оправдываю. Однако нужно смотреть правде в глаза. Не только двойник «Лицеист», но и ценные и проверенные агенты «Корсиканец» и «Старшина» сообщали весной 1941 года и вплоть до начала войны, в июне, о ложных сроках нападения, о выступлении немцев против СССР в зависимости от мирного соглашения с Англией и, наконец, в мае 1941 года «Старшина» передал сведения о том, что немецкое и румынское командование «озабочено концентрацией советских войск на юго-западном направлении, на Украине и возможностью советского превентивного удара по Германии и Румынии с целью захвата нефтепромыслов в случае германского вторжения на Британские острова».
Поэтому реакцию Сталина, по моему мнению, следует рассматривать не только как неверие в нападение Германии, но и как крайнее недовольство работой разведки. Во всяком случае, так я расценивал после разговора с Фитиным мнение «наверху» о нашей работе и, не скрою, был этим чрезвычайно удручен. Безусловно, нашей большой ошибкой было направлять «наверх» доклады разведки, не составив календарь спецсообщений. Сделано это было лишь после «нагоняя».
Впрочем, мы посылали руководству все важные сообщения, надеясь, что в Кремле, получая еще дополнительные данные от военных служб и Коминтерна, сделают соответствующие выводы и дадут нам указания.
Война — это что-то вроде водораздела. И тем не менее есть смысл обращаться к событиям 1941 года, чтобы понять: были ли сделаны выводы из этих уроков накануне серьезнейших испытаний, которые наша страна пережила в последующем — в 50-60-е годы, в периоды ожесточенных локальных войн на Ближнем
