субсидию, особенно когда узнает, что работы уже ведутся. В этот же вечер был приглашен плотник из Арроманша. Начались бесконечные совещания, осмотр берега и горячее обсуждение сметы. Весь дом сбился с ног.
Г-жа Шанто, узнав, что Полина дала взаймы двенадцать тысяч франков, вышла из себя. Изумленный Лазар ничего не мог понять. Его смущали странные доводы матери: конечно, Полина время от времени ссужала их небольшими суммами, — но в конце концов она вообразит, что без нее нельзя обойтись. Лучше было бы попросить у отца Луизы открыть им кредит. Да наконец, у самой Луизы двести тысяч франков приданого, а она не так уж кичится своим состоянием. Цифра «двести тысяч» не сходила отныне с уев г-жи Шанто; она, казалось, испытывала какое-то презрение к остаткам состояния Полины, которое сперва таяло в ее письменном столе, а теперь продолжало таять в комоде у девушки.
Шанто, подстрекаемый женой, тоже делал вид, что недоволен. Полину это очень огорчало. Даже отдавая свои деньги, она чувствовала, что ее любят меньше, чем в былое время. Вокруг нее с каждым днем росла какая-то враждебность, причины которой она не могла понять. Доктор Казэнов тоже ворчал всякий раз, когда Полина для виду советовалась с ним, но ему приходилось давать согласие на выплату как мелких, так и крупных сумм. Его роль попечителя оказалась иллюзорной: он чувствовал себя безоружным в доме, где его считали старым другом, Когда же доктор узнал о двенадцати тысячах франков, он отказался от всякой ответственности.
— Дитя мое, — сказал он Полине, отводя ее в сторону, — я больше не хочу быть вашим сообщником. Не советуйтесь со мной, разоряйтесь сами, как вам угодно… Вы отлично знаете, что я никогда не могу устоять против ваших просьб, а после я глубоко от этого страдаю, и у меня совесть не чиста… Лучше уж мне не знать того, что мне не по душе.
Полина смотрела на него глубоко растроганная. Помолчав немного, она сказала:
— Спасибо, милый доктор… Но разве то, что я делаю, неразумно? Не все ли равно, раз я счастлива!
— Он взял ее за руки и взволнованно пожал их с чисто отеческой нежностью и грустью.
— Ну да, если вы счастливы… Но ведь даже за несчастье приходится подчас дорого платить.
Конечно, увлеченный борьбой с морем, Лазар совсем забросил музыку. Пыль покрывала рояль, а партитура его большой симфонии снова покоилась в глубине ящика, да и то благодаря Полине, которая подобрала разбросанные под креслами листки. Впрочем, некоторые места симфонии его уже не удовлетворяли; так, небесное блаженство полного растворения человека в небытии было передано в ритме пошлого вальса, между тем это было бы лучше выразить в темпе очень медленного марша. Однажды вечером он объявил, что начнет все сызнова, как только у него будет досуг. Вместе с вдохновением, казалось, исчезли и его порывы страсти к Полине и чувство неловкости в ее присутствии. До поры до времени он отказался и от создания шедевра и от большой страсти, считая, что в его воле отодвинуть или приблизить час свершения. Он снова обращался с Полиной как со старым другом, как с законной женой, которая отдастся ему в тот самый день, когда он раскроет ей свои объятия. С начала апреля они перестали жить взаперти в комнатах; теперь весенний ветер охлаждал жар их щек. Большая комната пустовала, оба бегали по скалистому берегу, вдали от Бонвиля, отыскивая место для свай и волнорезов. Они часто возвращались домой с мокрыми ногами, усталые и свежие, как в далекие дни детства. Когда Полина, желая подразнить его, принималась играть знаменитое «Шествие Смерти», Лазар кричал:
— Перестань, пожалуйста!.. Вот еще глупости!
В тот самый вечер, когда Лазар позвал плотника, у Шанто начался приступ подагры. Теперь приступы повторялись почти каждый месяц; сначала салицилка помогала, но затем как будто стала усиливать страдания больного. В течение двух недель Полина была прикована к постели дяди. Лазар продолжал свои изыскания на берегу и начал брать с собою Луизу, чтобы удалить ее от больного, так как его крики пугали девушку. Она занимала комнату для гостей, находившуюся как раз над комнатой Шанто, и ночью затыкала уши, зарывалась в подушку, чтобы заснуть. На воздухе она снова улыбалась, радуясь прогулке, забывая о несчастном старике, который вопил от боли.
Эти две недели прошли чудесно. Сначала новая спутница несколько удивляла молодого человека, она была так непохожа на его подругу, — вскрикивала при виде краба, коснувшегося ее башмачка, отчаянно боялась воды и даже лужу не решалась перепрыгнуть, боясь утонуть. Острые прибрежные камни ранили ее ножки, она не выходила без зонтика и длинных, до локтя, перчаток в страхе, что загорит хоть кусочек ее нежной кожи. Но через некоторое время Лазар перестал удивляться; ему нравилась пугливая грация и слабость Луизы, которая каждую минуту нуждалась в его помощи. Девушка эта не была овеяна чистым воздухом, как Полина; от нее исходил пьянящий, теплый аромат гелиотропа; теперь рядом с Лазаром не бежал вприпрыжку мальчишка-товарищ, нет, подле него была женщина. Когда порыв ветра открывал ее ногу в ажурном чулке, он чувствовал, как кровь ударяет ему в голову. А между тем она была не так хороша, как Полина, — старше, бледнее; но в ней привлекало очаровательное лукавство, ее хрупкое, гибкое тело было так податливо, весь ее кокетливый, томный вид сулил наслаждение. Ему казалось, что он внезапно открыл ее; он не узнавал в ней прежней худенькой девочки. Неужели именно долгие годы пребывания в пансионе сформировали эту соблазнительную девушку, помыслы которой, при всей ее нетронутости, были сосредоточены на мужчине, а прозрачные глаза научились скрывать ложь, привитую воспитанием? Мало- помалу Лазар стал находить в ней своеобразную прелесть, проникся к ней порочной страстью; старая детская привязанность перешла в утонченное чувственное влечение.
Когда Полина после выздоровления дяди снова стала сопровождать Лазара, она тотчас же почувствовала, что между ним и Луизой установились какие-то новые отношения: они обменивались взглядами и улыбками, смысл которых был понятен только им двоим. Полина силилась угадать причину их веселости, но ей самой было не до смеху. Первые дни она относилась к ним, как старшая, смотрела на них, как на юных сумасбродов, которых веселит каждый пустяк. Но вскоре она опечалилась, прогулки стали ей в тягость. Впрочем, у нее не вырвалось ни одной жалобы, она только ссылалась на постоянные головные боли. Когда же Лазар посоветовал ей не выходить, она рассердилась и ни на шаг не отходила от него, даже дома. Однажды часа в два ночи, работая над окончанием какого-то плана, Лазар услыхал шаги и отворил дверь; каково же было его удивление, когда он увидел Полину в нижней юбке, без свечи, склонившуюся над перилами лестницы; она прислушивалась к шуму, доносившемуся снизу. Полина сказала, будто ей послышались чьи-то стоны. Но эта ложь заставила ее густо покраснеть; Лазар тоже покраснел, усомнившись в ее словах. С той поры, без всякой видимой причины, между ними пробежала кошка. Он отворачивался от нее и находил смешным, что она дуется из-за каких-то пустяков. Полина становилась с каждым днем мрачнее, не оставляла его ни на минуту наедине с Луизой, изучала каждое их движение и терзалась по вечерам у себя в комнате, вспоминая, как они шептались по дороге с моря.
Работы между тем подвигались. Артель плотников уже забила ряд свай, прикрепляла теперь к ним доски и устанавливала первый волнорез. Впрочем, это был только первый опыт, — рабочие торопились кончить, предвидя большой прилив; если деревянные сваи выдержат напор волн, можно будет завершить плотину. Погода, к несчастью, была отвратительная. Дождь лил не переставая, но все жители Бонвиля мокли на берегу, наблюдая, как вколачивают сваи с помощью трамбовки. Наконец, в то утро, когда ожидался большой прилив, черные тучи нависли над морем; с восьми часов дождь полил с новой силой, густой холодный туман окутал небо. Это было разочарованием для семейства Шанто. Они предполагали всем домом пойти смотреть, как доски и сваи победят натиск волн.
Г-жа Шанто решила остаться дома с мужем, который был еще очень болен; все уговаривали Полину тоже не выходить, так как у нее уже около недели болело горло; у нее была небольшая хрипота и по вечерам слегка лихорадило. Но она не поддавалась никаким уговорам и непременно желала пойти на берег, раз туда идут Лазар и Луиза. Хрупкая Луиза, готовая ежеминутно упасть в обморок, способна была проявить изумительную стойкость ради предстоявшего развлечения.
После завтрака все трое отправились на берег. Сильный порыв ветра разогнал лучи. Эта неожиданная перемена погоды вызвала всеобщее ликование. Очистившееся небо так быстро заголубело, так мало осталось темных тучек, что девушки заупрямились и взяли с собой лишь маленькие зонтики от солнца. Один Лазар вооружился дождевым зонтом: ведь он отвечает за их здоровье, — он устроит для них где-нибудь укрытие, если дождь снова польет.
Полина и Луиза шли впереди. Но, спускаясь по мокрому, крутому склону, ведущему в Бонвиль, Луиза сделала вид, что поскользнулась; Лазар подбежал к ней и предложил руку. Полине пришлось идти позади.
