учились плавать по воздуху, помогая себе широкими и упругими крыльями, и когда они всему этому научились, вдруг внизу, под ними, что-то разорвалось, окуталось дымом, и они тяжело рухнули на ту землю, с которой совсем недавно научились взлетать. И всё это случилось потому, что вчера вечером они с дедушкой насыпали в золотистые гильзы порох и круглую мутно-серую дробь.
— Славно мы с тобой поохотились, — говорит дед, отдыхая на солнышке и дымя самокруткой. — Теперь нам бабушка такую лапшу приготовит, что пальчики оближешь. Гусь-то, окаянный, вон какой плотный да тугой, нажировался за осень на колхозных полях.
«Ни за что не буду есть вашу лапшу, — думает Серёжа, стараясь не смотреть на гусей. — Ешьте сами».
— Ты чего это загрустил? — вдруг спрашивает дед и, по-своему поняв настроение внука, добродушно утешает: — Ничего, Сергунок, сейчас на озеро сходим, там и для тебя добыча найдётся. Вот докурю только, и пойдём потихоньку, пока зорька совсем не окончилась.
И минут через двадцать они идут на озеро, желтеющее впереди высоким камышом. Там, на озере, стоит многоголосый гвалт, то и дело стремительно проносятся утки, косо, на крыло, падают чайки, как бы скользя по невидимой наклонной доске.
— К озеру надо подходить с подветренной стороны,— тихо поучает Серёжу дед,— чтобы утка тебя не услышала. И чем крепче ветер, тем смелее можешь подходить, потому как шумит камыш, плещут волны и где ей тебя услыхать... А теперь пригнись, вот так, и вон до той кучки! —- вдруг шепчет дед и, низко пригнувшись, бежит вперёд.
Так, перебегая и таясь, они подбираются к маленькому заливчику, и под рыжей стеной камыша Серёжа различает уток. Пара клоктунов, запоздало нежных, уединилась здесь, забыв обо всём на свете. Они необычайно пестры и нарядны на фоне камыша и зеркально-чистой поверхности воды, наглухо защищённой от ветра. Особенно селезень — прямо-таки писаный красавец. Маленькая опрятная голова у него чёрно-зелёная, бархатистая, отливает металлическим блеском. Щёчки золотисто-кремовые, пятнистая грудь словно забрызгана рассветом. А по спине змеятся длинные, в трёхцветную полоску, струйчатые косички. Самодовольно озираясь, утиный франт стал быстро запрокидывать голову назад и вновь опускать вниз. Смотреть на это Серёже было очень интересно и смешно.
— Это он кланяется подружке, — тихо пояснил дед, — хвастает своими нарядами. Ну ничего, счас мы его угостим подарочком, чтобы впредь сильно-то перья не распускал. Где твой патрон-то, не потерял?
И Серёжа замирает, мгновенно поняв, что сейчас ему придётся стрелять в этих уток. И если он сможет выстрелить хорошо, вот этот селезень, такой живой и нарядный, будет молча лежать на земле, как недавно лежали гуси. И прежде чем ответить деду, он лихорадочно соображает, вспотев от волнения и страха, как предупредить уток, как вспугнуть их, чтобы они скорее улетали с этого предательски тихого заливчика.
А дед между тем уже переломил двустволку и вопросительно смотрит на Серёжу, и равнодушные стволы холодно мерцают воронёной сталью.
— Ну, давай быстрее, а то улетят.
— Нету,— вдруг громко говорит Серёжа и сильно хлопает себя по карманам. — Я его потерял.
— Тс-с! — Дед испуганно втягивает голову в плечи, но уже поздно: утки коротко разбегаются по воде и стремительно взлетают, громким и пронзительным «клок, клок, клок» оповещая обитателей озера об опасности. И что тут начинается: огромные стаи уток всплывают над камышами, поднимаются всё выше и, сделав небольшой круг, улетают в сторону реки. Две цапли, прижав к серому брюшку длинные тонкие ноги, стороной обходят их и тоже направляются к Амуру.
— Ну, Серёжа, как же ты это? — упрекает дед, выпрямляясь во весь рост и забрасывая ружьё за спину.
Серёжа не отвечает, счастливыми глазами провожая стремительный полёт птиц, обласканный утренними лучами солнца. И дед, искоса поглядывая на него, лукаво улыбается в пышные рыжие усы. И мир так огромен, и так в нём просторно и светло, что хочется Серёже сейчас подняться вслед за птицами и легко скользить по голубому прозрачному воздуху.
А день начинался так, как начинается любой день вот уже многие тысячи лет на земле: взошло солнце, осветив луга и пашни, тайгу и мари, остывшая за ночь земля запарила, задымилась тонкими струйками в подвижном и прозрачном воздухе. Река, высветленная осенью, отчуждённо и холодно утекала на северо-восток, туда, где расступаются горы и монотонно шумит суровое Охотское море. И день был так похож на все остальные...
Осень стояла на распутье. Давно пожухли, порыжели травы, лишь кое-где запоздало зеленел папоротник да забытый летом стебель полыни. Не успев отцвесть, печально остались в зимовку засохшие цветы посконника и пижмы. Просыпались на холодную землю плоды и семена, только на калине светились бусинки да лакомились рябиной затяжелевшие рябчики.
Всё в этот день было так, как и должно быть в середине октября, и даже скрипучий крик сороки «скор-ро, скор-ро, скор-ро» никому не показался преждевременным.
— Только без обмана,— ещё раз напоминает Васька, прежде чем свернуть в свой двор.
— Сказано, — коротко отвечает Серёжа и недовольно косится на Настьку, с равнодушным видом поджидающую его невдалеке.
— Витька Зорин в прошлый раз пять штук нашёл.
— Пять штук?! — недоверчиво круглит глаза Серёжа. — Да ну?
— Только рано утром надо, чтобы ещё до света из дома выйти.
— Меня дедушка разбудит.
— А я, как приду, так тебе сразу и свистну,— Васька всё медлит уходить и неожиданно кивает в сторону Настьки: — Чего она?
— А я знаю, — хмурится Серёжа, — может быть, задачку решить...
— Ага, задачку, — смеётся Васька, и рыжие заплатки на его носу расползаются к прищуренным глазам.
— Ты чего? — Серёжа бледнеет и напрягает голос.
— Покедова, — машет портфелем Васька и поспешно открывает калитку. — Лодку у деда не забудь попросить.
Серёжа тяжело переводит дыхание и медленно идёт к Настьке.
— Ты почему здесь стоишь? — шепчет он сквозь плотно стиснутые зубы. — Кто тебя просил здесь стоять?!
— Вот ещё. — Настька встряхивает головой, и короткая чёрная косичка летит с одного плеча на другое. — Где хочу, там и стою.
— Вот и стой тогда здесь хоть до утра.
Серёжа проходит мимо Настьки, независимо покачивая портфелем и всем своим видом показывая, что Настьки не существует для него.
— Твой Васька конопатый и противный! — кричит сзади Настька. — А ты с ним дружишь...
— Не твоё дело, — не оборачиваясь, отвечает Серёжа и прибавляет шаг, так как давно и хорошо знает, что от Настьки избавиться нелегко.
— Ты как приехал из Крыма, так и задаваться начал, — догоняет его Настькин голос — Подумаешь, путеше-ественник. Пржевальский нашёлся!
Серёжа не отвечает, и уже только два дома остаётся до конца села, когда Настька обгоняет его.
— Подожди, — запыхавшись, говорит она, — чего скажу тебе...
