— Там дырок-то нет? Ты крупные деньги в один карман, который понадёжнее, клади, помельче, там трёшки пятёрки, в другой карман, а мелочь держи на прилавке, но глаз не спускай. Тут шпана так и крутится, смотрит, где что плохо лежит. Ты меня-то слышишь? — склоняется к Серёже тётка Клаша.— Что хмурый такой?
— Так,— отворачивается Серёжа.
Тётка Клаша поправляет платок и садится на мешок с луком.
— Ты носом-то не крути, Серёжка, не крути, — вдруг совсем другим голосом говорит она. — Я ведь вижу, не слепая, как тебе торговать охота. А что делать, сынок? Пока мать-то у тебя жива была, ничего, она зарплату получала худо-бедно, а деньги в дом приносила. А где же такие деньги бабушка с дедом возьмут? Нет у них таких денег, а вас с Верой одеть-обуть надо и в школу отправить, чтобы не хуже других были... Отец-то ваш, слышно, новой семьёй скоро обзаведётся, до вас ли ему будет, если у него свои дети пойдут... Недаром говорят, что без отца остался вполовину сирота, а вот как без матери, то круглый уже, полный сирота. — Тётка Клаша всхлипнула, не заметив, как тяжело задышал нахмуренный Серёжа, быстро промокнула глаза маленьким платочком и добавила: — Так что рассуди, Серёжа, ты уже большой, помощник в доме. А лук, он не ворованный, его посадить надо было да три раза прополоть, собрать потом да пёрышки обрезать, да в сухом помещении сохранить...
— Что за собрание тут у вас? — подошла бабка Аксинья.
— Да учу вот его, как луком торговать.
— А солнце уже вон где, — показывает бабка Аксинья, — а мы дела не делаем и от дела не бегаем.
— Ничего, — успокаивает тётка Клаша, — мы своё успеем взять.
Вечер уже, солнце на заходе, когда они выезжают с базара, уложив в бричку порожние мешки и накупив городских подарков. Серёжа, по совету тётки Клаши, тоже купил два килограмма «Любительской» колбасы и два — ливерной, килограмм конфет в бумажных обёртках и столько же ирисок, потом ещё пряники и пять метров мануфактуры, которую выбрала тётка Клаша. Всё это лежит сейчас в мешке и сладко тревожит Серёжу. За день он соскучился по дому, и у него такое впечатление, словно выехали они из Озёрных Ключей более месяца назад. От постоянного напряжения у Серёжи побаливают руки-ноги, но боль эта приятна, как бы равняющая Серёжу со взрослыми, и он не без гордости ощущает её, эту приятную боль.
Всё так же поскрипывает втулка на заднем колесе, размеренно обмахивается хвостом Адмирал, медленно проплывают мимо повозки последние дома Малышевки, и вот уже въезжают они в тайгу по узкой, извилистой дороге.
— Ну, Серёжка, сколько ты сегодня мороженого съел? — вдруг спрашивает бабка Аксинья.
— Три порции.
— А ну как застудишься?
— Не-ет, я в Москве больше ел,— отвечает Серёжа.
— С детьми горе, — вздыхает бабка Аксинья, — а без них — вдвое.
— Надо бы нам перекусить, — улыбается тётка Клаша, — чай, заработали себе на обед.
И Серёжа только теперь чувствует, как он проголодался за день.
Потом старухи заводят бесконечный разговор о базаре, ценах. Серёжа вначале слушает, но бричка так монотонно раскачивается, мимо так однообразно проплывают деревья, а голоса старух так усыпляющи, что он укладывается на мешках и мгновенно засыпает. И в этот раз ему ничего не снится.
Однако спит он недолго и, когда просыпается, с удивлением обнаруживает, что бричка стоит. Серёжа поднимает голову и видит, что Адмирал справляет нужду.
— Проснулся? — ласково спрашивает тётка Клаша. — Ничего, поспи, умаялся за день-то.
— Дак он лучше нашего торговал-то. Ему отбоя от покупателей не было.
— А чего, хорошо торговал, — хвалит тётка Клаша и понукает застоявшегося Адмирала.
И снова скрипит колесо, а Серёжа лежит на спине и смотрит, как в небе зажигаются звёзды. Совсем недавно он видел, как они угасают, растворяясь в белом сиянии дня, теперь он наблюдает за тем, как медленно и упрямо проявляются они на тёмном небосводе. И не верится Серёже, что между утренними и вечерними звёздами всего лишь один день.
Легко одолев небольшой подъём, чисто застланный посверкивающим снегом, Серёжа остановился в ожидании Настьки Лукиной, отставшей от него ещё у входа в тайгу. Справляясь с дыханием, нетерпеливо притопывая лыжами податливый снег, Серёжа ударил палкой по широкой еловой лапе, и белый водопад обвалился к подножию ёлки. Тихо в лесу, так и кажется, что всё здесь окоченело и затихло навсегда: птицы и звери, деревья и травы. Но тишина эта обманчива, и Серёжа не очень-то доверяет ей. Вот от кедра к ели протянулась строчка чьих-то аккуратных тройчатых следов. Серёжа присматривается внимательнее и узнаёт беличий почерк. А там, под белокорой пихтой, зеленеют мелкие кусочки свежей хвои. Это работа зверька-«парашютиста»: ночью полакомилась ароматной хвоей летяга. Очень близко, налево от лыжни, барабанной дробью прошёлся по сухостоине дятел. Нет, жила тайга, дышала, работала, несмотря на глубокие снега и трескучие морозы.
Наконец-то между деревьев показывается красная вязаная шапочка, потом зелёный свитер, загнутые концы лыж. Настька, сильно упираясь лыжными палками, преодолевает последние метры подъёма.
— Чего ты так долго? — спрашивает Серёжа и в упор смотрит на Настьку.
— Ага... долго... а ты, как... сохатый, — едва выдавливает из себя Настька в промежутках тяжёлого дыхания.— Я же не могу так... быстро... как ты...
— Тогда и нечего было увязываться за мной.
— Я и не увязываюсь, — постепенно приходит в себя Настька, — я просто в лес хотела сходить...
— И как раз тогда, когда мне захотелось?
Настька хмурится и обиженно надувает круглые губы, но никто не видит и не мог бы увидеть, что творится в её глазах.
— Какой ты, Серёжка, правда...
— Какой? — Он всё ещё недоволен и вот-вот готов сорваться в новый побег от своей спутницы.
— Такой вот... Вечно ты недоволен, вечно ты...
— Что я?
— Не знаю.
— Нет, скажи.
— Ну, как этот...
— Кто?
— Вот пристал... Кто? Как старый дедушка, только и знаешь ворчать.
Серёжа разочарованно выдыхает и хочет идти дальше, но Настька останавливает его:
— Там, — машет она в сторону, откуда пришла, — кто-то есть.
— Где? — Серёжа настораживается.
— Там такой пенёк, а за ним кто-то фыркал... Я знаешь как перепугалась, а тебя и след простыл.
— Фыркал?
— Да... Вот так вот: «фу-ур, фу-ур»! — Настька при этом сильно раздувала щёки.
— Может быть, рябчики взлетели?
— Ну да! Я бы их видела, а то пусто кругом, а за пеньком: «фу-ур, фу-ур».
— Ладно, сейчас посмотрю,— Серёжа неловко разворачивается на узкой лыжне и спешит мимо Настьки.
