Парня выручил. Это оказался мой друг, безобидный как овца, Костя Новоселов, из интеллигентной семьи. Он станцевал с девушкой, которая понравилась этим хулиганам.
Однажды, тоже за девушку, что «станцевал», меня в саду колошматили десять лбов. Уходил от ударов в глухую защиту. Сдачи не давал — могут кольнуть ножом! Потом я их переловил по одному и избил за подлость так, что один из них подавал на меня в суд, но обошлось. И что примечательно: все эти «башибузуки» были намного старше меня.
Если же мне приходилось идти домой поздно из театра, где надо было иногда подменять кого-либо из актеров, внезапно отсутствующих, то меня сопровождал верный товарищ Козлов Василий Иванович. Неимоверной силы — меня подминал в борьбе.
Глава 4
Военная косточка
2 февраля 1939 года мы, художники, сидели в ресторане и обедали. Вдруг появился начальник третьего отделения облвоенкомата, усатый командир, и ко мне: «Сукнев, ты до особого распоряжения был. Не хватает одного новобранца в кавалерию. Команду отправляем сегодня! Поедешь?» Я согласился. Хотя мечтал о другом — об авиации, хотел быть летчиком. Но у меня был серьезный физический недостаток: в детстве, еще сосунком у материнской груди, меня белогвардеец капитан Серебренников, в селе Осколкове, вырвал из рук бабушки и бросил с силой на русскую печь. От удара головой о стенку у меня повело левый глаз, и я стал им косить. За что страдал, когда меня обзывали в детстве в школе пакостники, которых, впрочем, я за то лупцевал нещадно. Эта травма повлияла, вероятно, и на весь мой характер — вспыльчивый и обидчивый, хотя и скоро отходивший.
В четырнадцать лет в Горно-Алтайске местные врачи сделали мне операцию, но без необходимых инструментов и приборов. Левый глаз остался чуть скошенным внутрь. Это сделало неосуществимым мое желание быть летчиком. А тогда плакаты так призывали молодежь в авиацию, на планеры и самолёты!..
…На лёгких санках мы подъехали к нашему дому, где никого из родных не оказалось. Открыл замок. Сбросил выходную одежду, надел на себя старье. И был готов… По прибытии к военкомату нас тотчас посадили на грузовик, крытый брезентом, и повезли; я сидел у заднего борта и увидел свою матушку, идущую из магазина, помахал ей рукой. Видела она или нет, не знаю. Но я исчез из дома на девять лет!
На врачебной комиссии доктор Шпицин, когда мы разделись до трусов, подозвал ко мне девчат- медичек, воскликнул восхищенно:
— Девушки, где ваши глаза были! Это же настоящий русский богатырь! — Доктор постучал с глухим звуком в мою грудь кулаком.
Я был весь обвит мускулами, будто резиновыми жгутами. Сильные были и мать, и отец, без всяких вредных привычек. Отец только курил трубку не затягиваясь, и то начал на фронте Первой мировой, в двадцать шесть лет. Я увлекался еще и велосипедом, до Бийска по Чуйскому тракту «фугую» 100 километров, только пыль сзади. Машин не было.
До Бийска доехали к вечеру. Поздно. Но нас быстро погрузили в вагоны-теплушки воинского маршрута.
Все мы, призывники, были будто на подбор: рослые, сильные, крепкие и грамотные, меньше семи классов образования ни у кого не было. Среди нас и двое учителей-добровольцев. Они, чтобы попасть в кавалерию, пришли к военкому-капитану с верёвками в руках. Объявили: «Если не возьмёте в эту команду, то мы повесимся тут же!» Ультиматум был принят, и вот они едут рядом со мной: Ромка Плешков, впоследствии — заводила-взводный, и его дружок Васька Фролов — Василий Яковлевич. Оба родом из села Усть-Кан Ойротской области.
Никто из нас не судим, не хулиган, не вор, все с чистой совестью. Таких брали в первую очередь во флот, в кавалерию, в танковые и летные части. Ещё когда я учился в Пензе в 1937–1938 годах, ко мне приходили мои дружки по Горно-Алтайску во главе с Костей Липовцевым, красавцем парнем. Они были в длиннополых шинелях, с шашками, при шпорах, в буденовках с синими звездами. Звали меня идти в кавалерийское училище к ним. Они даже договорились с начальником училища принять меня без экзаменов! Подумав, я отказался, о чем позднее жестоко сожалел: училище преобразовали в танковое! А Липовцев выжил в войну, стал полковником и военкомом в Барнауле.
…Бийск. Здесь все улицы и переулки мне знакомы до последнего домика! Как рассказывал, был я здесь и за «рикшу», а до этого бегал по городу сломя голову, находя интересные здания, храмы и так просто, из любопытства, — видеть людей. Впечатлений осталось на добрую повесть… В Бийске к нам добавилось еще призывников на пять товарных вагонов-теплушек. Под Барнаулом, на станции Алтайская, прицепили еще шесть вагонов с призывниками. В Новосибирске еще — на весь воинский маршрут. Подметил, что повторяю маршрут своего отца в 1913 году — направление на Владивосток, на Русский остров…
Спустя неделю утром мы обнаружили, что находимся на станции Шилка. Город Сретенск — место ссылки дворянских семей… Перед вагонами стоят командиры в коротких шинелях с алыми петлицами — пехота! «Мы в кавалерию! Не выйдем из вагонов!» — поднялся ропот. Но плетью обуха не перешибить. Уговариваю своих: идем в стрелковую часть, в полковую школу, а там — зеленая улица в высший командный состав. Кто-то засмеялся, кто-то принял это за истину. И мы вразнобой пошагали по льду Шилки на ту сторону реки в гарнизон — городок 833-го запасного стрелкового полка Забайкальского военного округа.
Перед казармами нас выстроили, объявили: «Кто в полковую школу в пулеметную роту, два шага вперед!» «Ребята, давай всем гамузом!» — крикнул я своим землякам, а их было точно на взвод, 40 человек. И мы сделали свой роковой шаг: теперь нам служить не два, а три года командирами отделений.
Итак, мы в полковой школе младших командиров. Если ты — среди лучших по боевой подготовке, то станешь помкомвзвода или даже старшиной роты. Заманчиво! Вот так были настроены тогда призывники… Здесь же происходил «естественный отбор» кандидатов на учебу в военных училищах. Если выдержишь эту бешеную гонку, понравится, войдешь в «строку военной жизни», — будешь отличным командиром. Но не все это выдерживали и оставались в армии только до истечения срока срочной службы. Три года — и домой!
Восемь месяцев служба шла в усиленном темпе! Подъем в семь часов. Зарядка на плацу, даже если мороз за сорок градусов, в одних гимнастерках, бегом. Впереди — комвзвода, далее ротный и наш батальонный командир Королёв… Умывание. Строй. В столовую, а потом из нее идем только строевым шагом «руби ногой»! По пути за строем наблюдает начальство. Учеба — знание назубок уставов: БУП — боевой устав пехоты, СУП — строевой, УВС — внутренней службы. Всё только на отлично.
Стрелковые тренажи, баллистика. Составная часть строевой подготовки: подход к «комполка», «роты» по уставу, четко, с подчеркнутой уверенностью. Через неделю мы все потеряли голоса — хрипели! Но потом голос уже становится настоящий командирский. Кто не приобрел таковой — переводились в хозяйственные, интендантские подразделения, по выбору.
Боевая подготовка. Преодоление штурмовой полосы: ползком по-пластунски, бегом по буму, преодоление траншей или эскарпов, бросок на врага — прокол чучела штыком. Броски гранат на дальность и в цель. Прошло два месяца, и мы уже стояли на постах по объектам с боевыми винтовками, всё по уставу.
Строевая — всегда с песнями. Я — правофланговый ведущий строя взвода, роты. Мой рост 179 сантиметров — эталон ведущих строй хоть дивизии на парадах. Рядом со мной, на полголовы выше, Вася Фролов. Он сейчас несчастен. Жена изменила, вышла за другого. Но парень держится. Его уважает сам комбат Королев за то, что на турнике Василий «делает курбет» — переворот и встает на ноги.
На турнике, брусьях, «кобыле» (коне) первым идет Фролов, вторым я, остальные за нами. Последним казах Алагызов, «мешок с песком». Но ему помогают товарищи. Слабоват Никулин Иван Макарович, именуемый так самим старшиной роты, строгим, настоящим строевиком. Никулин стал после войны полковником.
Часто у нас проводились ночные подъёмы по тревоге. Время было напряжённое: за Аргунью и в тайге
