Буржуа

образа жизни у пуритан не могут быть объяснены ничем иным, как усилением религиозного чувства у людей XVII столетия.

Дословно то же самое, что положения Фомы Аквинского, гласят и все отдельные наставления пуританской этики к благопорядочному образу жизни: мещанские добродетели, провозглашаемые ею, точь-в-точь те же самые, которые мы превозносили у схоластиков.

1. Трудолюбие — industry (331). Оно угодно богу; хотя все дары идут от бога, однако господь хочет, чтобы мы их зарабатывали, поэтому мы должны быть industrmous — это руководящая идея сочинения Айзека Барроу, заимствующего почти все свои ссылки из Ветхого завета. «Должны ли мы одни ходить праздно, когда всякое творение так прилежно» (332); ту же самую фразу мы уже нашли и у Антонина. «Праздность есть начало всех пороков» — считается само собою разумеющимся и там и тут (333).

2. Требуется заниматься полезными вещами; спорт, игра, охота, маскарады воспрещены (334) и там и тут.

3. Неумеренность, разврат, пьянство и т. д. — смертные грехи и там и тут. Быть может, в пуританских странах в XVII столетии контроль был строже, чем в итальянских городах XV в.: мы слышим об утонченной системе шпионажа, которая, например, в шотландских городах была развита до совершенства (335). И, быть может, требования были на несколько оттенков строже, чем у последователей св. Фомы. В особенности, пожалуй, в странах пуританизма еще более подавлялась половая жизнь (потому что она больше поддавалась подавлению: предрасположение крови!), чем у католических народов. Целомудрие у англосаксонских народов выродилось в pruderie¹⁰⁵. И пуританизм, наверное, внес свою долю в те лживость и чудачество in eroticis¹⁰⁶, с которыми мы еще и поныне встречаемся в Англии и американских государствах Новой Англии. «Мы разъединяем оба пола которые, будучи вместе, тают, как снег на солнце», — хвалится в XVIII столетии крупный купец-квакер из Америки перед своим французским коллегой (336).

4. Бережливость — основная добродетель как у последователей св. Фомы, так и у пуритан (и еще более у родственных им сект). В Шотландии XVII столетия духовенство вновь возобновляет запреты роскоши, оно требует ограничения роскоши в платье и жилищах, ограничения пышности на свадьбах и т. д. (337). Известно, что главным спортом квакеров была бережливость во всем: даже в словах, в жестах, в обозначении дней недели и т. д. (338).

Эта добродетель у протестантов усиливается до крайностей. И это усиление действительно так велико, что мы здесь, может быть, должны констатировать настоящее, единственное различие по существу в социальной этике у пуритан и схоластиков. Если хотеть выразить это различие в одном слове, то можно сказать: протестантизм искореняет все следы художественной потребности в чувственном величии и пышности. Несравненную красоту мира идей Фомы Аквинского составляет то, что он в последнем счете рожден из глубоко ощущающего духа. Мы еще чуем в нем божественный дух мировоззрений блаженного Августина. Я напомню о том, что нам говорит св. Фома о красоте гармонии в мире и человеке: характер красивого или благоприличного усиливается блеском и подобающим отношением, согласно Дионисию (4 de div. пот.), говорящему: «бог прекрасен как источник гармонии во вселенной и блеске». Поэтому красота тела состоит в том, что оно обладает членами, которые в себе и между собой находятся в добром соотношении, и что окраска занимает известное подобающее место. И подобным же образом духовная красота состоит в том, что поведение и деятельность человека измерены добрым соотношением соответственно духовному блеску разума. Поэтому Августин называет (83 qu. 30) честность «духовной красотою».

Это художественное ощущение выражается затем в признании добродетели, которая занимает высокую ступень и которой больше нет места ни в какой протестантской этике: magnificentia, т. е. любви к пышности. Magnificentia есть стремление «создавать что-либо великолепное и пышное». При этом первым делом имеют в виду церковь и общественную жизнь, публичную роскошь. В определенных случаях, однако, любовь к пышности относится к собственному лицу: как в тех случаях, которые бывают только один раз, например, на свадьбах, так и в длящихся вещах, например, в жилище! Особенный характер любви к пышности стремится к великолепию в произведениях искусства (339).

Такая склонность к пышности была, конечно, утрачена протестантами. Magnificentia больше не было места в здании их учения, которое было похоже именно на трезвую, холодную, окрашенную в белый цвет церковь-сарай, ставшую на место величественного готического собора, сквозь пестрые стекла которого жаркое солнце шлет свои лучи.

Главной добродетелью в пуританской этике сделалась противоположность magnificentia, которую схоластики проклинали как тяжкий грех: parvificentia, скряжничество (340).

«Скрягой называют человека, когда его намерения направлены на то, чтобы сделать что-либо мелочное… Любящий великолепие стремится сначала к величию дела, а уже затем он обращает внимание на высоту издержек, на которые он идет ради дела. Скряга же думает сперва о том, как бы сделать издержки возможно менее значительными, чтобы израсходовать возможно меньше, и, только основываясь на этом, он хочет совершить преднамеренное дело, именно если оно не слишком дорого стоит» (341).

В развитии бережливости (parsimonia), в скряжничестве (parvificentia) заключается, быть может, величайшая заслуга пуританской и квакерской этики перед капитализмом, поскольку в нем живет мещанский дух. Или желательно придавать большее значение оставлению запрета роста? Мы видели, однако, что как раз этот запрет составил одно из сильнейших побуждений к развитию капиталистического духа. Я думаю, что практически эта перемена воззрений моралистов-богословов в вопросе о росте осталась совершенно лишенной значения.

Но теперь я еще хотел бы все же положительно сказать, за что нельзя делать ответственной пуританскую и квакерскую этику.

1. Безусловно нельзя — за обоснование и развитие мещанских добродетелей вообще: они были на свете еще за пару веков до появления пуританизма; мы нашли их в книгах о семье Альберта уже в полной законченности. Поскольку, следовательно, в их возникновении виновна религиозная система, таковой является католицизм. Протестантской этике ничего не оставалось, как только перенять уже созданное учением св. Фомы.

2. Но и за безграничный расцвет стремления к наживе, за бесконечное делание денег, за деловую идиосинкразию, которую мы могли констатировать в качестве признака высококапиталистического духа, не хотел бы я делать ответственным пуританизм. Мы видели, как пуританский проповедник нравственности был в глубине своего сердца враждебен всякому стремлению к наживе. Но всегда, даже поскольку он признает самое стремление к прибыли и богатству, он делает это с молчаливой или положительной оговоркой: стремления к прибыли и наживе не должны никогда становиться самоцелью. Они могут найти себе оправдание только в богоугодном употреблении богатства и дозволены лишь, поскольку не вредят спасению души предпринимателя. И здесь, частью в тех же выражениях, возвращаются идеи схоластиков. Вы можете заниматься наживой, гласит сто раз повторяемое положение у Бакстера, если вы нажитое богатство употребляете на то, чтобы делать добро, — а добро — значит жертвовать богу и его слугам, помогать бедным, служить общему благу: «in the service of god, in beneficence toward neighbor, in advancing public good» (342)¹⁰⁷.

3. Безусловно, пуританская этика не виновна также и в беззастенчивой наживе. Она и в этом отношении ничем не отличается от деловой морали Фомы Аквинского, одобряя, как и та, только наживу при помощи приличных средств. «То, что человек добывает честным путем, то заслуживает похвалы» (343). Более того, она защищает, как и та, в основе все еще идею «справедливой цены», т. е. хочет подчинить рыночный оборот законам справедливости и правды. Идею вполне свободной конкуренции она решительно отвергает: «те люди, которые говорят, что их товар имеет такую цену, сколько за него захотят дать, устанавливают неверный принцип». «Считают установленным на рынке, что каждый стремится получить так много, сколько он только может, и „Caveat emptor“¹⁰⁸ является единственной гарантией. Но так не бывает между христианами и даже между неверными, обладающими доброй верой или обыкновенным чувством приличия» (344).