её Оттеро. Однажды, один из поклонников подарил ей колье с драгоценными камнями, которое стоило столько, что на него можно было купить целый город…
— Чушь! Не бывает таких драгоценностей!
— Аналитик. Аналитик! Ты слушай стихи — стихию легенды! Было колье, как все говорят, ценой в целый город, а она проиграла его, едва получив. Она была азартной, зажигательной, доброй… И её маленькие груди запечатлел архитектор, влюбленный в нее. Это самый дорогой отель. А почему-то называется 'Кали'? Пошли. Хочешь, поживем здесь?
— Пошли посмотрим, что там за скульптурка, среди пальм? — заслушавшись Кирилла, Алина чувствовала, что не может оторвать взгляда от скульптурного изображения женщины, в тени пальм через дорогу.
— Это же твоя копия! — воскликнул Кирилл, — подведя жену за руку к скульптуре.
— Нет! — отчаянно воскликнула Алина, и слезы блеснули в её глазах. Да она и не красива вовсе! Как могли в неё влюбляться все мужчины?!
— Сразу чувствуется, как она изящна в каждом своем порыве, как искренна, какой в ней темперамент! — Продолжал Кирилл. Он ещё раз сравнил свою жену с великой куртизанкой и, поцеловав, словно благословляя в лоб, пояснил. — Неужели ты думаешь, что мужчины влюбляются в кукол с обязательным общепринятым на данный момент стандартом? Они влюбляются…
— Влюбляются… — с горькой усмешкой перебила его Алина. — И ты влюблен. А все жду, когда же ты будешь меня любить.
— Я не вижу разницы.
— А я вижу!
— Но в чем она?!
— А в том!.. — Алина почувствовала себя, словно все видящий, все понимающий ребенок, не способный преодолеть косность взрослого. — А в том… — повторила она уже тихо. — Как она умерла?
— К сожалению, такие женщины, обычно умирают в нищете… Глубокой старухой. Недавно.
— Вот видишь! Ни один, из влюблявшихся в неё не спас её от такого конца. Ненавижу! Ненавижу всю эту вашу водевильную влюбленность! Слава богу, что я умру молодой.
— Ты не умрешь! — твердо ответил Кирилл. — Ты будешь жить. И даже старухой ты будешь любима. Ты будешь жить…
— Но в чей скульптуре?! В чьих произведениях?! — едко кольнула Алина.
— В моих. Я буду творить твою жизнь.
— Жизнь для тебя праздник… А я… устала от праздника… я задыхаюсь… я не хочу.
— Я лучше знаю, чего ты хочешь. Поехали смотреть покой, о котором ты и не мечтала.
И они поехали. И они носились по прибрежным городам. В глазах рябило от разнообразной одномастности пейзажей. Антиб: музей Пикассо музей Пейне, Морской музей… музей башни… Гольф-Жуан: мачты яхт, стела Наполеона… Био: — снова черепичные крыши, лабиринты узких улочек, неожиданный размах шикарных вилл, продажа керамических изделий у дороги с огромными горшками, словно рассчитанными на секвойи, и парковой скульптурой — миниатюрные музеи… Сен-Тропез…
'Любимая' обращался он к ней, 'милый, дорогой, любимый', отзывалась она. И не было в произношении этих слов ни слащавости, ни пошлой вычурности. Искренность, порой не исключавшая дружеской насмешки.
— Сфотографируй меня у могилы Марка Шагала, любимая.
— Давай-давай милый надуйся пофилософичней.
— Замри, любимая! Снимаю. О! Какая кротость! Само смирение, милосердие и святость! А далее лукавство, кокетливость, поверхностность, развр…
— Заткнись, до-ро-гой!
— И даже гнев, любимая. Но что ж плохого, если в тебе есть все?.. Даже слишком много.
— Ах, так, любимый!..
— Здесь нет трамваев — зря надуваешь нижнюю губу, никто не переедет.
Он обнимал её за плечи, она прижималась к нему пристраивая на плечо почти ангельскую головку, с убранным буйством кудрей в тугой пучок, но тут же что-то снова привлекало её внимание, профиль устремлялся вперед, как нос корабля озаглавленного Никой, волосы нетерпеливо выбивались локонами внутренних ветров.
Он удерживал её поцелуем. В такой момент она целовалась порывисто, нежно, особенно волнующе, и это напоминало ему детское ощущение, когда держишь в ладонях птенца, и трепетный страх — сжать посильней, что б не бился, выпустить ли, но жалко…
И снова они мчались по горам: Средневековые развалины в Баржемон.
— Я часто слышала, что территория наших зон для заключенных в три Франции. Наивный апломб — они не знают, что южная Франция, как книжка раскладушка — раз в пять больше, мы едем больше двух часов и не одного населенного пункта… Такого у нас, да ещё при скоростном шоссе, не бывает!.. — взахлеб говорила она.
— Любимая моя, все нет тебе покоя — аналитик!
— Но я не могу не думать! Смотри, какие крыши! Но почему, у нас никогда не задумывались о вечности того, что строили?
— А наши церкви? Кремли?
— А собственное жилище…
— Знаю я, как это называется, — вдруг пробасил Серж, он несколько лет только и занимался тем, что возил туристов из России. Они были разными: и монголоидно-узкоглазыми, и горбоносыми, то есть внешне явно всевозможных национальностей, но все их называли не просто русскими, а новыми русскими. Так, словно возникли они из неоткуда, и никаких корней на самом деле не имеют. Странные это были люди. От других европейцев отличались одним полным отсутствием порядка, как казалось Сержу, в их головах гуляли степные ветры. Те самые ветры, о которых рассказывал ему дед, донской казак. Иной, без этих ветров, России он себе не представлял. Чем живут эти люди, как думают, — для него оставалось загадкой. Впрочем, скидывал он это на свое природное тугодумство. Но не трудно было ему заметить — что ни люди, — то словно из сумасшедшего дома. Вот последний раз возил он по достопримечательностям лазурного берега двух дюжих парней, а зачем возил не понял. Устроившись на заднем сиденье, взятого напрокат лимузина они пили, играли в карты, дремали. Выбегали из машины лишь за новой бутылкой и сигаретами, новой колодой карт, но в казино Монте-Карло идти побоялись. Так и жили в салоне его автомобиля все дни напролет, ночуя лишь в гостинице. Там они занимались, видимо, тем же, вряд ли спали всю ночь, потому как спали порциями по два часа через три. И когда он останавливался, заслышав дружный храп — один обязательно просыпался и, приказав 'гони, гони', засыпал снова. В последний свой день во Франции, по дороге в аэропорт очнулись, оглянулись: 'Чего, Франция кончилась?' — спросили так, словно проспали сеанс в кинотеатре. А предыдущие!.. Веселые были ребята. От них-то он и научился этим новым русским фразам:
— …знаю, как это называется, — вставил свое слово Серж в обойму Алининых восторгов, — Крышесноситель.
Кирилл и Алина переглянулись, и Алина надолго замолчала после такого комментария.
— Пора подумать о делах. — Вздохнул Кирилл.
ГЛАВА 3
Алина никак не могла настроится на деловую волну. Когда ей объяснили, что в случае, если она оставит дом за собой, жить сможет в нем не нарушая правил при отсутствии гражданства не более месяца, а чтобы получить гражданство… далее следовал такой перечень всех запретов и трудностей, что становилось скучно. — Непонятно, — возмущалась она, — почему у нас в Москве живут все кому не лень и сколько хотят, а нас эти несчастные французы ещё упрекают нас в каких-то нарушениях прав человека!
От объяснений того, что правильно, а что неправильно, следовавших за её высказываниями, у Алины
