ли вы член вашего Полли в рот?' Да любая из них упадет замертво от такого вопроса. А ведь все это не так и смешно. Перестань насмешничать, Ханна. Ведь не случайно же он сказал, что жизнь с тобой сродни самоубийству. Ужасно, что он так думает, а еще ужаснее, что он, может быть, не так уж и далек от истины. Но тут ничего не поделаешь: та счетная машинка, что сидит у тебя в голове, все время работает. 'У каждой проблемы всегда много вариантов решения' — это ведь твое кредо. Только вот он тебя предупредил, чтобы ты никогда не вмешивалась в его литературные дела. Он прочел в твоих глазах, что ты уже ломаешь голову над какими-то махинациями, чтобы обеспечить успех его поэмам, пьесам и книгам. Не вмешивайся в это, Ханна. Не надо переделывать ему жизнь, это хрупкая материя'.
В третью неделю января они съездили на пять дней во Флоренцию. Он рассказывал ей об этрусках, о Савонароле и Макиавелли, о семье Медичи. Они вместе, держась за руки или (разумеется, только тогда, когда были вдвоем) в обнимку, обошли все памятники города, который он так любил. Ему нравилось здесь все: от раннего туманного утра в садах Боболи до вечеров на берегу Арно с божественным светом, окутывавшим холмы Санто-Ансано или Фьезоле. Он сам нашел для них огромную комнату с видом на Понте Веккьо, где жил Бенвенуто Челлини. Он даже начал набрасывать вчерне сцены и персонажи исторического романа, который хотел посвятить кондотьерам и особенно Жаку из 'Черных банд': ему очень нравилось даже само имя этого человека.
В это же время Ханна, хотя и была в восторге от Тадеуша и от города, отметила про себя места для одного-двух магазинов и даже для салона красоты. И сама удивилась, почему она так медленно разворачивала свои дела в Италии. Когда они вернулись в Моркот, их уже ждало много писем. Сравнение двух стопок — справа были письма Тадеушу, а слева ей — получилось символичным и даже весьма беспокоящим. Ей продолжали писать на девичью фамилию, потому что в филиалах еще не знали, что она вышла замуж, да и многие знакомые оставались в неведении. Она прочла только те, которые не терпели отлагательства: три письма от Марьяна из Нью-Йорка, два от Полли, чисто деловые, одно от Ребекки, подписанное Бекки Зингер, которой не терпелось с нею встретиться, десять или пятнадцать от ее основных заместителей, возглавляющих филиалы: от Жанны Фугарил из Парижа, от Сесиль Бартон из Лондона, от Эммы Вайс из Берлина, от Марты Юбермюллер из Вены, от Джульетты Манн, от ее поставщика трав и растений Бошастеля, от Жака-Франсуа Фурнака с отчетом из Мельбурна и из конторы братьев Виттекер с подтверждением, что все, что ей пишет Фурнак, соответствует истине, от директора завода в Европе… К остальному решила не притрагиваться, потому что ей потребовалось бы слишком много времени, чтобы прочесть, подсчитать и внести все цифры в свои записные книжки. К тому же, нужно было бы подрисовать несколько хвостов и ножек ее многочисленным цветным баранам.
— Ханна, почему бы тебе не сделать все сразу? У меня есть чем заняться.
— Я тебе надоела?
— Да нет, — с насмешливой улыбкой на губах ответил он, — конечно нет…
Он пока еще не задал ей ни одного вопроса о ее предприятиях, даже во время подписания брачного контракта. Сейчас, в январе 1900 года, в ее распоряжении было 27 салонов красоты и магазинов, не считая лавочек, и завод в Европе, и целая сеть складов, и две школы: косметологов и продавцов, и две лаборатории — одна в Гобелене, а вторая у Джульетты Манн. Теперь на нее работало более 400 человек, и еще столько же приходилось нанимать им в помощь. Что она не без гордости и выложила Тадеушу.
— Все это очень впечатляет, Ханна.
— Но тебе на это совершенно наплевать, правда?
— Да нет. Я просто думаю, что во всем этом ничем не могу быть тебе полезен.
— Да ведь и я не могу помочь тебе писать книги. Тадеуш, поедем со мной в Нью-Йорк. Ведь ты же американец.
Он рассмеялся:
— Теперь и ты тоже.
У нее даже рот открылся от изумления: 'Я и не заметила, как сменила национальность!'
— Вот еще одна причина, по которой ты должен поехать со мной. Ведь это всего на несколько недель, очень прошу тебя…
Она стала ластиться к нему, как кошка, и при этом думала: 'Кроме того, что мне будет трудно без него обойтись, как, надеюсь, и ему без меня, он должен знать довольно многих в Америке. Ведь его знаменитый Джон Маркхэм был заместителем министра, он и теперь еще сенатор. У этого старого черта много, очень много знакомых, и они мне пригодятся, чтобы открыть мои филиалы за Атлантическим океаном…'
'Слушай-ка, да ты ведь опять начинаешь манипулировать людьми! Ханна, ты грязная шлюха!'
Они прибыли в Нью-Йорк утром 26 февраля 1900 года на борту судна 'Кампанья'. Ханна так и не поехала в Берлин, но побывала во всех остальных городах, куда намечала съездить, включая Париж и Лондон. В Лондон заехала из-за Лиззи. Для Ханны была очень важна встреча Лиззи и Тадеуша. Их взаимная симпатия и очень бережное отношение друг к другу стали для нее источником дополнительного счастья. Ведь, в конечном счете, их обоих она любила больше всех на свете. 'Ханна, я его обожаю'. — 'Представь себе, я тоже'. — 'Я всегда думала, что ты приукрашиваешь, но все так и есть на самом деле. Он просто чудо…'
Они решили, что Лиззи приедет в Америку немного позже, весной.
Марьян Каден пробыл в Нью-Йорке уже пять месяцев и успел сделать довольно много. Сейчас уже все почти готово. Он, как и писал ей в одном из писем, нашел почти идеальное место для салона красоты. Нет, не на Пятой авеню, а на Парк-авеню, напротив здания отеля 'Уолдорф-Астория'.
— Это для салона, но у меня намечено еще три места для магазинов. И уж одно-то из них почти идеальное: Пятая авеню, рядом с магазином того ювелира, о котором ты мне писала, — Тиффани.
Ханну очень впечатлила высота 'Уолдорфа' — 90 метров. Впечатлила, но ^е больше. Ей захотелось побывать на Уолл-стрит, и целый день Тадеуш и она бродили от окраин Манхэттена, от замка Клинтон до моста в Бруклине. Во время этой прогулки их сопровождал племянник Бекки Зингер, бывшей Аньелович. Молодому человеку было столько же лет, сколько Ханне, — почти двадцать пять. Он родился в Нью-Йорке и окончил Институт права. Его звали Зеке (уменьшительное имя от Захария), и он работал маклером в довольно значительной фирме 'Кун и Лейб'. Его родные эмигрировали из Германии в конце шестидесятых годов и за это время успели сколотить порядочное состояние.
Нью-йоркская биржа разочаровала Ханну — здание было каким-то очень уж скромным. Правда, поговаривали о том, что его будут реконструировать, расширять и даже достраивать новый фасад с колоннами. К тому же собирались строить огромные здания на всех параллельных и перпендикулярных Уолл-стрит улицах. Ханна с удивлением открыла для себя, что Уолл-стрит — это не квартал, а всего-навсего улица, где царит лихорадочное оживление, где снуют молодые люди, веселые, хотя и жестокие. От всего этого она дрожала как в лихорадке: 'Вот такой я и представляла себе Америку…'
— Тадеуш, я хотела бы переехать сюда.
Эти слова она произнесла даже не задумываясь. Просто сработала счетная машинка у нее в голове.
…Ну нет, конечно же, не на Уолл-стрит она хочет обосноваться. Но где-нибудь в Америке. До этого момента у нее была только одна цель — открыть свой филиал в Нью-Йорке, как это было в Берлине или Вене, Риме или Мадриде, Париже или Лондоне, и через два-три месяца вернуться в Европу, в дом 10 по улице Анжу или к дворцу Сент-Джеймс. Туда, где до сих пор располагались ее основные производства и ее штаб. Только что все переменилось. Она уверена, что и на этот раз приняла правильное решение. В Европе у нее было чувство, что она может идти вперед так долго, насколько у нее хватит сил. Идти вперед и совершенствовать свою продукцию, что в последнее время не так уж просто. А вот теперь…
— Тадеуш, но ведь это же действительно Новый Свет!
Зеке Зингер в первую очередь привел их на улицу Бэттери, откуда открывался великолепный вид на статую Свободы. Лет пятнадцать тому назад Джон Маркхэм вместе с президентом Кливлендом
