Ермаков никуда.
– Спасибо, – обрадовался Вассертрум.
– Не за что, – сухо ответил я и повернулся, чтобы перейти в зал.
– Романчик прочитали? – неожиданно спросил Вассертрум. Я вздрогнул.
– Да, интересно.
– Ничего не заметили?
– Что вы имеете в виду?
– Сами знаете, что я имею в виду, молодой человек. Будьте внимательны и следите за совпадениями. Захотите увидеться, поговорить, – приходите. Мы тут всегда стоим, и по средам, и по пятницам тоже. Я рассеянно кивнул. Ипподром опять загудел. На табло стала появляться информация о размерах выплат. В тройном экспрессе дали семьдесят четыре рубля за рубль. «Мало дали. Заделали, гады, заезд», – послышались недовольные возгласы. «Ничего себе, мало, – перемножил я. – Семьсот сорок рублей в одном заезде, а у меня зарплата пятьсот». Я пошел в кассу.
Семьсот сорок хрустящих рублей весело легли на карман, неприятный осадок от разговора с Вассертрумом улетучился. Третий заезд я пропустил, в четвертом снял, как и предполагалось, пару за сто рублей. Потом попробовал поиграть сам, но безуспешно.
Покинув ипподром, вприпрыжку добежал до ближайшей телефонной будки и принялся звонить Лии в Черемушки. К моей радости, она была уже дома. – Послушай, приезжай в центр, я при деньгах, завалимся в «Якорь».
Рыбный ресторан «Якорь» – один из лучших в Москве. Расположен недалеко от ипподрома, рядом с Берлинским вокзалом, в самом начале Тверской, прямо напротив любимого магазина детворы «Юный фашист».
Швейцар приветливо распахнул дверь:
– Местов нет, уважаемый!
Я ловко выдернул червонец из кармана пальто и сунул его в волосатый кулак прохиндея.
– Милости просим. Столик для двоих?
Я кивнул.
Уютный стол, покрытый белой скатертью, прямо рядом с окном.
Весь вечер мы говорили только о бегах. Я жадно усваивал информацию. Ее было много. Лия прекрасно разбиралась в лошадях и тотализаторе.
– Ты действительно хочешь играть? – спросила она, доедая мороженое.
– Да, мне кажется, да.
– Ты сможешь поговорить об этом с отцом. Очень мало людей, кому он станет доверять, – она помолчала. – Есть, правда, одна деталь, как бы это сказать… Мы ведь вроде хотели пожениться… Так вот это не получится.
Я сначала даже не понял, о чем она говорит. – Если мы поженимся, играть тебе нельзя. Родственникам наездников нельзя играть, понимаешь? Поймают – посадят.
Я не знал, что ответить. Неожиданная взаимосвязь двух несопоставимых и, как выяснилось, несовместимых желаний, неприятно поразила меня.
– Но если ты хочешь играть, мы можем жить вместе, не регистрируясь.
Лия предложила это сама. И смутилась. А я совершил в тот вечер первую ошибку – согласился.
Конец недели в Москве начинается в четверг. Вечером после работы я поехал на Беговую. Михаил Абрамович Ермаков встретил меня в прекрасном бордовом халате, по цвету совпадавшем с его знаменитым беговым камзолом. – Проходите, молодой человек. Чаю желаете?
Я поблагодарил, но отказался.
– Ну что же, тогда в кабинет.
Стены завешаны фотографиями. Красивые рамы, подписи выведены каллиграфическим почерком: «Наездник 1-й категории Ермаков – победитель Большого рысистого приза Дерби на жеребце Перезвон. 1958 год», «Мастер-наездник Ермаков – победитель Большого рысистого приза Дерби на кобыле Колумбия. 1962 год».
– Давно интересуетесь бегами?
– С прошлого воскресенья.
– Понятно. И что же вас заинтересовало, неужели только деньги?
Деньги? Нет, это не главное. Может быть, азарт? Тоже нет. Не азарт, что-то другое. Я не мог ухватить мысль. Ермаков как-то мгновенно, одной интонацией направил меня на поиски ускользающих, мимолетных ассоциаций. Я не успокоился бы, пока не вспомнил, не ощутил вновь то смутное, еще неясное чувство, которое испытал в воскресенье на трибунах ипподрома.
Власть, вдруг понял я. Власть над будущим, когда ты знаешь наперед, кто придет первым. Ты знаешь, а толпа вокруг только пытается угадать, испытывает удачу. Толпа чувствительна, она быстро понимает твою силу, завистливо заглядывает в глаза, пытаясь прочитать в них то, что наверняка известно только тебе, ластится, заискивает…
– Ну что же, у вас дело пойдет. – Ермаков вернул меня к действительности. – Попробуем поработать. Но вы ведь с Лией собирались пожениться?
– Да… но, видите ли, – растерянно забормотал я, – я думал, что Лия сказала. Мы считаем, что регистрация это просто формальность, нам нет необходимости, мы любим друг друга, мы могли бы пока пренебречь…
Ермаков слушал внимательно.
– Я буду работать только с членом своей семьи. Формальности меня не интересуют.
В комнате стало мрачно, мне даже показалось, что в электросети упало напряжение.
– Однажды войдя в семью, выйти из нее, поиграв с нами немного, не получится. Вы, Вильгельм, должны быть уверены, что у вас с Лией серьезные отношения.
– Я… я уверен, можете не сомневаться…
– Ну и отлично, – не дав договорить, Ермаков вскочил и хлопнул в ладоши.
В комнате снова стало светло.
– Пойдемте все-таки пить чай, а то Гунта Яновна, наверное, соскучилась. Чем еще увлекаетесь?
Разговор перешел в приятную светскую беседу.
– Да вот, литературой. Много читаю.
– Замечательно. Что интересного в последнее время?
– Так… – я колебался. – Знаете, прочитал одну книгу, «Тихий Дон».
Ермаков с интересом посмотрел на меня.
– Запрещенную литературу почитываете? Любите рисковать.
– Да что вы, какой риск! Времена не те. Читай что хочешь, никого это не волнует. Вон в метро, иной раз смотришь, такое люди читают…
– Не «те», думаете, времена? Может быть, может быть. Только «те» времена, глядите, наступают незаметно. Не те, не те, а потом раз, и уже «те». Ну, хорошо. И что можете сказать по поводу прочитанного?
Я почесал лоб.
– Михаил Абрамович, разрешите спросить. Батюшка ваш с Шолоховым знаком не был?
Ермаков заерзал.
– Хотите спросить, не прототип ли? Да, судьбы отца и Мелехова схожи. Лия, как я понимаю, вам про деда рассказывала.
– Да, и такие совпадения… Меня, честно говоря, это поразило.
– Ничего поразительного. – Ермаков поднялся. – Они с Шолоховым действительно были знакомы. Пойдемте, я вам кое-что покажу.
Мы вернулись в кабинет.
Ермаков порылся в столе и вытащил из ящика картонную папку с матерчатыми завязками. Покопавшись еще немного, он протянул мне пожелтевший листок с аккуратно оторванным верхом. Ровным характерным мужским почерком на нем было написано:
«Уважаемый тов. Ермаков!
