— Я в искусстве дилетант, — признался Кремнев, — но, когда видишь хорошее полотно или удачную чеканку, — он показал на отливающий медью прямоугольник, — хочется постоять, посмотреть, подумать. Скажите, — Кремнев обратился к Буту, — ваше увлечение, или, как сейчас говорят, хобби, не мешает летной работе?
Бут ждал этого вопроса и сразу ответил:
— Нет, товарищ генерал. Искусство, литература, общение с природой помогают мне отдыхать, восстанавливать силы. Моя мать — художница. В детстве она брала меня с собой на этюды, учила видеть прекрасное в обыденном…
— А почему вы не стали профессиональным художником, как ваша мать? — поинтересовался Сосповцев.
— Брат мамы в войну был летчиком, он часто рассказывал мне о воздушных боях, о дружбе летчиков, о радости, которую испытывает человек, поднявшись в небо. Вы сами знаете, как действуют такие рассказы на мальчишек. А когда полетал, понял, что главное для меня — авиация.
— Кроме вас в полку есть еще любители живописи? — спросил Кремнев, разглядывая Бута.
— Еще трое — два летчика и техник.
— Молодцы.
Кремнев, а за ним и остальные двинулись вдоль стены. Возле полотна, на котором были изображены горы и самолеты над ними, Кремнев остановился, прочитал: «А. Ильин. В стратосферу» — и задумчиво сказал:
— Здесь небо удивительного цвета. Таким оно бывает ранним утром, когда вылетаешь перед самым рассветом.
— Верно, — согласился Бут. — Ильин рассказывал, что этим оттенкам он учился, глядя на полотна Рериха. Ему долго не удавалось их воспроизвести. Видел на высоте, когда шел в стратосферу, а положить на холст не мог. Раз десять переписывал, а все-таки нашел.
После осмотра выставки Сосновцев сделал запись в книге посетителей и вслед за Кремневым вышел на улицу. Он, как и комдив, был обрадован увиденным и не скрывал этого.
— Хорошее дело сделали, товарищи. Спасибо вам.
— Ты, Виктор Васильевич, — посоветовал Кремнев, — прибереги эмоции до очередного совещания, расскажешь остальным командирам и политработникам. А может, осенние сборы проведем на базе Соснового? Тут и покажем им полковую «Третьяковку».
— Очень хорошо! — одобрительно отозвался Сосновцев. — Пусть посмотрят. Может, и у них есть свои Буты да Ильины.
— А ты, Степан, что-то все молчишь? Или не согласен с чем? — спросил Кремнев. — Вернисаж-то удался!
— Может, и нужное это дело, только времени оно много забирает.
— Не жалей, Степан Тарасович, на это дело времени, — сказал Сосновцев, — не жалей. Оно сторицей окупится. Командир прав: не роботов готовим, которым только на кнопки нажимать, людей, воинов, патриотов. Человек, ощутивший, как прекрасна земля, на которой он родился и вырос, как бесценны сокровища, которые нам оставили Пушкин и Толстой, Чайковский и Мусоргский, Репин и Рерих, будет драться за них до последнего дыхания.
Глава третья
На прокаленной, выгоревшей за долгое лето рулежной дорожке с развернутым знаменем выстроился весь полк. Рядом со знаменем, между ассистентом и командованием полка, облаченные в высотные костюмы с герметическими шлемами в руках стояли Васеев и Сторожев, Донцов, Подшибякин и другие — им первым заступать на боевое дежурство. До начала построения, пока они шли от высотного домика к месту, где обозначился правый фланг, друзья и товарищи встречали их крепкими рукопожатиями, поздравляли, одобрительно постукивали летчиков по матовым каскам гермошлемов. Они отвечали кивками, улыбались, жали руки.
Когда оркестр заиграл авиационный марш, Васеев остановился, посмотрел на сверкающие трубы, поднял глаза вверх, на светло-голубое, по-осеннему подернутое едва заметной дымкой небо, и у него потеплело в груди от мысли, что это небо — его, что ему первому доверили стать на страже этого неба.
Он смотрел на выцветшую далекую синь и видел, как на ней уже и там кудрявились светло-серые облака; далеко на юго-западе из за лохматившихся огромных белых скал свисали темные завесы дождя. Что ж, летали и в облаках, и в дождь — не страшно.
— Полк, ра-а-вняйсь! Смирно! Равнение налево!
Горегляд бегло осмотрел шеренги выстроившихся летчиков, техников, механиков и, приложив руку к околышу фуражки, двинулся навстречу выходившим из машины Кремневу и Сосновцеву.
— Товарищ генерал! Гвардейский истребительный авиационный полк для заступления на боевое дежурство построен! Командир полка полковник Горегляд!
Кремнев и Сосновцев молча пожали ему руку и прошли на середину. Окинув взглядом стоявших перед ним авиаторов, генерал поздоровался:
— Здравствуйте, товарищи гвардейцы!
— Здравия желаем, товарищ генерал! — дружно ответил строй.
— Вольно!
Шеренги зашевелились, задвигались, изломав линию темнеющих на светлых бетонных плитах сапог и ботинок. Начался митинг. Выступал Северин:
— Вам, лучшим людям полка, доверено первым заступить на боевое дежурство. На ваши плечи легла вся тяжесть ответственности за жизнь и мирный труд советских людей.
Потом из строя вышел лейтенант Донцов.
— Нам с Подшибякиным, — смущенно кашлянув, сказал он, — доверили вместе с опытными летчиками нести боевое дежурство. Для нас это — огромная честь. Обещаем, что не подведем вас, что честно исполним свой долг. Обещаем так нести дежурство, как это делали раньше наши старшие товарищи. А вам всем, боевые друзья, большое спасибо за доверие! Мы оправдаем его!
— Начальник штаба, объявите приказ! — строго произнес Горегляд.
Тягунов читал медленно, четко называя фамилии летчиков, техников, время, когда заступают и сменяются боевые расчеты, ответственных за выпуск дежурных истребителей. Приказ оканчивался торжественно:
— «Названному личному составу на боевое дежурство заступить»!
Тягунов закрыл папку и выжидательно посмотрел на генерала. Тот кивнул Горегляду:
— Действуй, Степан Тарасович, действуй! Сегодня ты именинник.
Горегляд отдал команду на прохождение торжественным маршем. Оркестр заиграл марш, и подразделения, строго сохраняя равнение, начали выходить ближе к взлетной полосе, чтобы оттуда, выровняв ряды на последней прямой, строевым шагом пройти мимо командования дивизии и полка. Впереди, увитое орденскими лентами, развевалось гвардейское полковое знамя.
Придерживая гермошлем, Васеев глядел на алый стяг с изображением Ильича. Он слышал шелест полотнища на ветру и чувствовал особую причастность ко всему тому, что происходило в эти минуты на рулежной дорожке. Ему казалось, что он заступает охранять не только определенный участок границы, но и всю страну, это вечное голубое небо, необозримые поля, могучие деревья, реки и тот самый звонкий ручеек, по берегу которого он столько раз бродил с Лидой и сыновьями. И за все, за все это он в ответе перед своими товарищами, перед всем народом.
