преодолевать житейские и служебные трудности.
Доложили и другие должностные лица. С особым вниманием Скорняков слушал доклад разведчика. Подействовало «влияние». Совсем другое дело. «Противник» готовится к очередному массированному налету, собирает авиацию, беспрерывно поднимает в воздух разведчиков, до минимума свел радиопереговоры, установив по всему региону режим радиомолчания.
— Что ж, товарищи, — Скорняков поднялся с кресла, — разведчик повелевает нам быть на КП. Пока оперативная пауза. Всем думать, считать, моделировать варианты боя. Кто сможет — отдых на полчаса. Не больше.
Анатолий Павлович почувствовал усталость, схожую с той, какая овладевала им после ночных полетов; не хотелось ни спать, ни есть, хотелось просто вот так сидеть не двигаясь. Он непроизвольно опустил плечи, вытянув затекшие ноги, отчетливо слышал все переговоры по селектору, телефонные звонки, стук телетайпа; постепенно звуки стали утихать. Надо было бы чуть-чуть отдохнуть, расслабиться, позабыть на время всю эту суматоху, но этого он позволить себе не мог. Единственное, что разрешал в подобные минуты командующий, — едва доносившуюся из вмонтированных в столы динамиков музыку. И на этот раз он подал условный знак Прилепскому, и в зале тихонько зазвучал ноктюрн Грига.
9
Приказа об отчислении из училища курсанта выпускного курса Евгения Седых не объявили; Женю вызвали в штаб и вручили предписание об убытии в войсковую часть. Все те дни от него ни на шаг не отходил Толя Скорняков, а когда пришел день отъезда, Толя, едва уговорив старшину, пришел на вокзал, поезд опаздывал, и друзья, схоронившись от чужих глаз, сидели под раскидистой яблоней в густой листве привокзального сада; все уже было обговорено («духом не падать, рук не опускать, бороться изо всех сил»), и даже составлен «план возвращения в небо». Не на бумаге, конечно. В эти последние минуты больше молчали.
Расстались на перроне, у подножки вагона.
Войсковая часть оказалась строительной. Женя с его жадностью к жизни быстро овладел специальностью каменщика. На работе не позволял себе даже думать о своей обиде. Труднее всего было вечерами; забившись в угол казармы, он садился писать письма в различные инстанции. Единственная радость — письма от Толи Скорпякова и от мамы. На дверце тумбочки Женя повесил вырезанный из журнала календарь и в конце каждого дня старательно зачеркивал очередную клеточку.
Случалось, что становилось совсем невмоготу, и тогда Женя, не находя себе места, бесцельно бродил по опустевшей казарме или лежал на койке, бессмысленно глядя в побеленный потолок. Однажды он услышал чей-то сдавленный стон. Приподнялся на локтях, осмотрел спальное помещение, прислушался: кто-то тихонько по-щенячьи скулил. Он встал, надел кирзачи и пошел туда, откуда доносился стон. Подойдя ближе, увидел скорчившегося под одеялом на кровати второго яруса парня; тело его вздрагивало. Женя поднялся на посках, сдернул одеяло и увидел распухшее от слез лицо знакомого строителя.
— Паша, ты что это? — тихо спросил он, придвигаясь поближе. — Что случилось?
— Письмо получил из дому, — пробормотал Паша. — Маму в больницу положили, братишка с сестренкой остались одни. Пишут, в хате холодно, дров нема.
— А отец где? — участливо спросил Женя.
— Батька в прошлом годе утек с молодайкой на лесозаготовки. Деньги высылает иногда, а сам не едет.
— А родные у вас есть?
— Тетка живет в соседней деревне.
— Может, ее попросить?
— Не. Она хворая, почти не ходит, в войну немцы окружили партизан, так им пришлось залезти в болото и там сидеть. Она и простудилась тогда. Может, слышал Ушачи в Белоруссии? Там это было.
— Пиши письмо военкому — пусть обследуют положение семьи, а документы вышлют сюда, чтобы тебе дали отпуск по семейным обстоятельствам.
— Я и пишу плохо. Учился мало. Напиши ты, кали ласка?
Письмо в военкомат отправили на следующий день. Женя взял Пашу к себе помощником: рядом парню все полегче будет, да и поговорить есть с кем.
Увидев появившегося на объекте командира части, Женя дернул Пашу за фартук.
— Пойдем расскажем майору все, как есть, а ты отпуск попроси. Пока письмо дойдет, пока военкоматчики разберутся — много воды утечет. Идем!
Офицер слушал ребят невнимательно, морщился, Пашино письмо из дому читать не стал.
— Есть порядок — будет запрос из военкомата, отпущу. А по письму — нет! Так каждый может. Написал домой, пришлите, мол, письмецо, что родственники заболели. Нет, не могу!.. — отрезал офицер и направился к бетономешалке, но его остановил голос Жени:
— Но ведь можно отпустить по закону, если он из отпуска привезет документы о болезни матери.
— А ты откуда все знаешь? — прищурился майор.
— В училище военную администрацию изучали. — Женя догнал майора, и они оба, размахивая руками, скрылись за углом объекта.
Вернулся Женя не скоро; был он чернее тучи. Долго сидел на кирпичах. Паша стоял в сторонке, боясь подойти. Он догадывался, что разговор там, за углом объекта, был тяжелым. «Самому трудно, теперь еще и его втянул в свою беду», — раскаивался Паша, наблюдая за понуро сидящим Женей. Он подошел, присел рядом, достал кисет и закурил; курил он давно, дед приучил, когда стерегли колхозные сады.
— Может, все уладится? Письмо же послали.
— «Письмо, письмо», — раздраженно передразнил его Женя. — Улита едет, когда-то будет… Ладно, пошли план делать! — Он надел фартук, рукавицы и взял мастерок…
Несколько дней Женя, забыв о своей беде, думал о помощнике. Стараясь отвлечь парня от тяжких дум, рассказывал об училище, о самолетах и парашютных прыжках. Паша слушал его внимательно, часто переспрашивал непонятные названия: «элерон», «глиссада», «имельман», «трубка Пито», — мысленно восхищаясь образованностью каменщика и его начитанностью.
Запроса из военкомата не было; зато письма из деревни были одно другого горше, и Паша, несмотря на отчаянные попытки Жени поддержать его, вконец расстроился. Тогда-то Женя и пошел в штаб. Вернулся поздно, такой же злой и взъерошенный, как после разговора с командиром. На ходу бросил ожидавшему его Паше:
— Иди получай отпускной билет. «Тебе отпуск, а мне выговор, — подумал Женя, вспоминая резкий голос майора. — Ничего, теперь и он наверняка сделает выводы, если не дурак. «Человек, человек! — кричал майор. — У меня сотни людей! Поди разберись, кто из них человек, а кто — так себе… Ишь, защитник выискался! У меня — план, дисциплина, машины, стройматериалы…»
Паша уехал той же ночью, дав Жене обещание написать о домашних делах сразу же: Женя ждал письма каждый день и, получив, обрадовался, хотя содержание письма было невеселым. Операция Пашиной матери предстояла тяжелая, брат и сестра пока не устроены. Он ответил, посоветовав Паше обратиться в райком партии.
Чужая беда заслонила его собственные невзгоды.
Паша вернулся в часть спустя неделю и сразу же побежал по объекту искать Седых. Долго тряс ему руку, благодарил. Матери полегчало. Вроде бы все наладилось. О брате и сестре позаботились и колхоз, и военкомат.
Важный, государственного значения объект сдавали в конце года; строителей переодели в новое обмундирование, многие побежали в парикмахерскую, в казарме — чистота и порядок. Всю неделю строители только и знали, что мели, скребли, посыпали территорию военного городка желтым репным песком. «Когда гостей к себе хорошая хозяйка ждет, она же и квартиру приберет, и полы помоет, и посуду начистит. А мы не гостей — начальство ждем государственного масштабу», — разъяснил старшина обстановку, отвечая на едкий вопрос Седых. И объявил: «Чтоб никаких вопросов! Проходя мимо — смотри в
