На этот раз старшина постучал ключом по лбу и выразительно ткнул им в койку скептика.
— Ну, ну, Васенька, выше клотика не лазь.
Электрик щегольнул пословицей:
— Просится на берег, а лезет в воду. В общем, струсил.
Скептик не унимался:
— Погляжу, как носы повесите, когда чудеса не произойдут.
Ковалеву боль мешала принять участие в возникшей перепалке. Он только переводил глаза с одного товарища на другого, силился увидеть лицо напуганного и тихо улыбался. Это даже хорошо было, что один спасовал. Ярче стала видна общая душевная сила.
Регенерацию окончили, и из центрального поста велели задраить отсеки по-боевому. Сразу смолкли разговоры. Матросы тихо разошлись по койкам. Только Маркелов остался у глазка, плотно прижался к нему ухом.
— Вы тише, ребята, — попросил он, — буду все докладывать.
Теперь из центрального поста последовал приказ внимательно прислушиваться. Со стороны носа зашумела вода, вытолкнутая напором сжатого воздуха.
— Ну-ну, — поощряюще прошептал электрик. Его левая рука пошла вверх, правую он энергично опустил вниз, словно хотел помочь изменению веса в частях корабля. Вдруг сквозь визг помп прорвался новый звук; он шел от киля, неприятный металлический скрежет. Почти тотчас же корпус дрогнул, лампочки переместились.
— Дифферент увеличивается. Движение началось, — сказал старшина.
— Падаем, падаем! — хрипло крикнул скептик Васенька, свисая из койки.
— Ничего, уже обратно балласт берут, — ободрил Маркелов.
Нет, под килем, судя по доносившимся передачам от штурманского эхолота, количество воды быстро уменьшалось. Сто тридцать. Девяносто два. Тридцать шесть. Конец? Нет, тут лодка заболталась, упорно сопротивляясь падению. Чуть подняла корму. И Маркелов порадовал:
— Пятьдесят восемь, порядок!
Но в следующую секунду показалось, что ни инерцию падения, ни крен нельзя одолеть и задержать.
— Двадцать один, — дрогнув, шепнул Маркелов.
«Винты, голубчики, винты, не выдайте», — взмолился про себя Ковалев, ухватившись за поручни, чтобы не выпасть из койки, стоявшей почти вертикально.
И вдруг корабль, выбросив тонны воды, понесся вверх.
Иван свободно откинул голову и поднял похолодевшие руки. Подволок уже не убегал вверх — лодка была удифферентована, плавно уходила из опасных вод.
— Легче? — спросил Маркелов.
— Совсем хорошо, — чужим, но радостным голосом ответил Иван. — А ты огорчаешься? Не довелось?
— Водолазом? Ладно, что обошлось. — И новая нотка, новая интонация зрелого, много пережившего человека была в этом коротком ответе. — Правду говорили о комдиве, — добавил он после раздумья, — герой.
Немцы, должно быть, продолжали бомбить район сети, еще не подозревая, что добыча ускользнула из ловушки. Далеко уже были продранные ячеи. Оттуда разрывы доносились чуть слышно: бултых-бултых. Так стучат камешки, когда их встряхивают в стеклянном сосуде.
Пятнадцатая глава
1
Теплый грибной дождь промочил легкие платья Наташи и Клавдии Андреевны. Женщины взобрались на гладкую вершину скалы, щедро обогретую солнцем. По расселинам сбегал чахлый северный лесок. Низкие деревца простирали свои ветки с мелкими и тонкими листочками над самой землей.
Наташа не отрывала глаз от озерной глади. Вода узким серпом прорезала ущелье; под левым берегом была голубой и розовой, а под правым — почти черной в тени отвесной гранитной стены.
Клавдия Андреевна подбирала букет. Блеклые северные краски во всех цветах; и в букете было что-то грустное, схожее со стареньким выцветшим ситчиком.
— Как тяжко в этот раз дожидаться Федора Силыча! — неожиданно сказала Клавдия Андреевна. — Затемнюсь на ночь, и до утра — ничего. А встану — и каждый пустяк напоминает: трудно ему, и ничего этого у него нет. Сейчас нас дождик вымочил, сидим на камнях, вольны остаться, вольны пойти, куда глаза глядят. А он?! Вы счастливы, Наташа, что Николай Ильич не подводник.
От озера крикнул Сенцов:
— Форель клю-ну-ла-а!
Наташа не отозвалась, переспросила в раздумье:
— Счастливая?
— Ну да, вам не страшно, как мне. Только почему раньше этого не было? Может быть, предчувствие…
— Стыдно, Клавдия Андреевна. Вы совсем не умеете жить без Федора Силыча. Так нельзя, дорогая. Вот насилу вытащили вас из комнаты. Сидите в одиночестве, ну и лезут в голову глупые мысли.
— И напрасно пошла…
Наташа положила руку на локоть Клавдии Андреевны.
— Каждый моряк может не вернуться. И мне страшно. Но мы не должны поддаваться этому чувству.
— Вы не умеете любить. Или вы слишком рассудочны…
— Против такого обвинения трудно защищаться, — тихо сказала Наташа. — Но если мне дорого каждое слово Николая, если я больна уже оттого, что по его лицу прошла тень, если мне хорошо, когда он приходит, значит — люблю… Сенцов рассказывал, как Николай был близок к смерти и победил смерть ради своих товарищей… Что ж, обстановка может повториться… И не так счастливо… Хотя Федор Силыч и Николай разные, но в этом они одинаковы! И куда вы девали вашу веру в Федора Силыча, вашу гордость тем, что он — герой?
— У народа тысячи героев, а у меня Федя… один.
— Вот увидите, еще неделя, и опять услышим его салют!
Клавдия Андреевна благодарно приложилась щекой к руке Наташи.
— Не уезжайте, девочка. Только вы меня и успокаиваете. Вы бесстрашная…
Наташа чуть усмехнулась при мысли, что ее, обуреваемую тайным страхом перед Кононовым, Клавдия Андреевна считает бесстрашной и безмятежной. А она обрадовалась командировке в Архангельск — средству на время прервать встречи с летчиком.
С озера упрямо аукал потерявший своих спутниц Сенцов. Наташа откликнулась, поднялась, рассыпая вокруг цветы, и обняла Клавдию Андреевну.
— Рыбак наш скучает. Мы ведь на озеро отправились за форелью.
— За кумжей, — поправила Клавдия Андреевна.
Наташа пошла вперед, легко ступая по мягкому торфу. Клавдия Андреевна нехотя следовала за ней. Она несла свой букет бережно, отводя локоть, стараясь не помять лепестков. Если часто менять воду, цветы проживут несколько дней и с ней вместе встретят Федора Силыча…
Сенцов продолжал подавать голос, пока не расслышал шороха в ветвях и скрежета гальки под ногами женщин. Он совсем не был страстным рыболовом, прогулку затеял, чтобы видеть Наташу, и
