И повторил, роняя слова на ветер, пробуя их на вкус:
— Я — мертвый.
Ответом мне было молчание и свист вихря.
Я обернулся. Он был привязан к дереву — хотя никаких веревок или гвоздей я не заметил. Ветки образовывали поперечник, вдоль котрого тянулись его руки. Ступни прижимались к морщинистому стволу. Из левого бока торчало копье. Древко копья упиралось в землю. По выступающим из?под сухой кожи ребрам тянулись черные потеки. Грудь вздымалась медленно, так медленно, что, казалось — он давно должен был задохнуться. Однако Повешенный дышал. Дыхание пошевеливало волоски его усов и длинной седой бороды. Левого глаза у Повешенного не было — на месте его зиял черный провал.
Заметив, что я обратил на него внимание, Повешенный раздвинул темные губы и сипло произнес:
— Хорошо же тебя отделал Книжник.
Я подошел к дереву. Листвы на ветках почти не осталось — то ли ее сдуло ветром, то ли осыпалась сама. Дерево умирало. Ни одной зеленой веточки. Оставшиеся листья ясеня, бурые и сморщенные, шелестели неуверенно и печально.
— Это все, что ты можешь мне сказать? Негусто, папа. Почему «Книжник»?
Повешенный издал хриплый смешок.
— Потому что много читает. Почему бы еще? Вот мы с тобой, сын — какие из нас читатели?
Я почти обиделся: прочел на своем веку я не то чтобы слишком много, но и не мало.
— Что ты тут делаешь?
— Вроде бы правый глаз у тебя, сынок, зрячий? Не видишь, что ли — вишу.
— Зачем?
— Затем, что копье, пронзившее мой бок, подпирает готовый обрушиться Ясень. Затем, что жизнь моя поит его корни. Затем, что руки мои — его ветки, кожа моя — его кора, из раны моей сочится древесный сок.
Я присмотрелся. Он и вправду врос в дерево — вот почему я не заметил веревок.
— Чего ты от меня хочешь?
— Сруби старое дерево. Освободи меня.
— Но ведь ты умрешь вместе с ним?
— Я не боюсь смерти. Я боюсь гнили.
Я подошел еще ближе. По темной коре тянулись мокрые склизкие пятна. В ране Повешенного копошились черви.
— Что будет дальше? После того, как я срублю Ясень?
— Ага, значит, ты согласен?
— А что, тебе нужно мое согласие?
Повешенный попробовал кивнуть, но его затылок так плотно прирос к стволу, что кивка не получилось. Я хмыкнул.
— Ты тоже никому не приказываешь? Как Книжник?
— Время приказов прошло.
— Так все?таки — что будет потом?
— Разве Однорукий не говорил тебе? Мы не знаем. Спроси меч Тирфинг, он древнее нас. Он пережил не один закат и рассвет.
Я пнул ногой пучок сухой травы.
— У меня нет меча.
— Ты знаешь, где его найти.
— Нет, не знаю. Не предлагаешь же ты мне разыскивать его в ларце, зайце и утке, как старине Евгению?
Это я сказал уже со злости. Ну почему, Хель их забери, почему они все ведут себя так, как будто мне и вправду открыты какие?то тайны? И дед, и Однорукий, и Книжник?Иамен, а теперь еще и этот Повешенный.
Висящий на дереве скосил глаза вниз. Я проследил направление его взгляда. У корней дерева виднелось огромное дупло. Из дупла тянуло мертвецкой гнилью.
— Там?..
Повешенный снова прикрыл глаза.
— Что меня там ожидает?
— Этого я сказать не могу, — ответил Повешенный. — Я туда не заглядывал. Но на твоем месте я бы покрепче держался за рукоять меча.
Я вздохнул. Ну что ж, наконец?то проверю свой Наглинг в деле. Надеюсь, в дупле обнаружится все же не заяц и не гигантская зубастая утка, а дракон. Перед тем, как нырнуть в зловонную черноту, я поднял голову и спросил отца:
— Почему сейчас?
— Мы ждали, — ответил он. — Мы ждали, пока ты вырастешь. Жаль, что наши дети взрослеют так медленно.
Да уж. Точно, что жаль.
В дупле было гадко. Ход уходил куда?то под землю. Свод нависал над головой, и я и то и дело трескался макушкой о торчащие корни. Под ногами чавкала древесная гниль. Гнилушки бледно фосфоресцировали, так что хотя бы света хватало.
Впервые я чувствовал себя неуверенно под землей. Больше всего, если честно, мне хотелось побежать назад, выскочить вон из мерзкой норы. Но я шел вперед, давя босыми ступнями изобильных червяков и мокриц. Сияние гнилого дерева становилось все слабее, и вскоре я уже не был уверен, что не врежусь башкой в противоположную стенку дупла или хода — чем бы эта гнилая дыра не оказалась. Как раз тогда, когда я уже решился остановиться и осмотреться — точнее, хотя бы ощупать стенки — впереди что?то заворочалось. Что?то огромное, что?то склизко блестящее, что?то живое. «Дракон?», подумал я. Но извивающаяся во мраке тварь не была драконом. Гигантский бледный червяк, вяло крутящий кольца — вот что точило корни ясеня, испражняясь дрянью и гнилью. Я бы не удивился, если бы у червяка оказалось навозное лицо с картины Де Ре или бледные глаза некроманта, но червяк был просто червяком. Разинув пасть пошире туннеля подземки, червяк пополз на меня. Я поднял меч Наглинг, и руническая надпись на лезвии вспыхнула своенравным золотом.
— В конце?то концов, — сказал я себе, или, может, мечу, — драконы — те же земляные черви.
Меч зазвенел согласно. И тут навалилось.
К чему описывать нашу схватку — в ней не было никакой чести и никакого геройства. Червяк пытался меня проглотить. Я рубил и рубил мерзкие кольца, сочащиеся желтоватым гноем, рубил податливую плоть, а на смену отрубленному являлись новые сегменты бесконечного тела. У меня устала рука. Глаза заливал пот. В подземной дыре было трудно дышать — и от недостатка воздуха, и от червячьей вони. Это была долгая, нудная, мясницкая работа. Когда я уже почти отчаялся, червяк перестал извиваться. Огромная белесая туша валялась передо мной, перегораживая проход. Я подумал, что надо прорубаться дальше, и изо всей силы вспорол эту вязкую мякоть. Из червяка хлынули какие?то внутренности, то ли кишки, то ли яичники, все в желтоватой пленке. И там, среди сыро вонявшего мяса, вдруг что?то блеснуло золотом. Я протянул левую руку — и пальцы мои сомкнулись на рукоятке меча. Я дернул. Внутренности червяка раздались с чавканьем, и на свет выполз огромный клинок. Он был больше любого из виденных мной мечей, больше двуручных эспадонов, которыми орудовали наемники в те лета, когда первый крик мой
