маленькая, полненькая, немолодая медсестра, темноволосая, со смуглым лицом и очень черными глазами.
— Хелло, Джейн, меня зовут Адела, — сказала она с легким акцентом. — Как самочувствие?
Джейн улыбнулась в ответ, потому что ей понравился сам звук голоса Аделы. Та умела обращаться с пациентами как со старыми, близкими друзьями. Эта теплота вызывала ответную реакцию. Две женщины разговорились, держась за руки.
— У тебя во рту пересохло, дорогая, — сказала Адела. — Я освежу его, не возражаешь?
Окунув тампон в розовую жидкость, она осторожно несколько раз провела им между губами Джейн. За долгие месяцы болезни во рту у Джейн часто пересыхало, иногда был неприятный привкус, но никто ей в этом еще не помогал. Розмари, сидевшая рядом с дочерью, подумала: а ведь как это просто. Процедура доставляла Джейн явное удовольствие. Влажным бинтиком Адела освежила всю полость рта Джейн.
— Ну как? — спросила она. — Порядок?
— Восхитительно, — ответила та. — Чисто, свежо. Спасибо, Адела.
Наблюдавшая сцену Патриция считала, что Адела делает не совсем так, но промолчала. Медсестры хосписа щадят как чувства друг друга, так и чувства пациентов. Она только спросила:
— Тебе помочь?
Для Виктора, считавшего своим долгом оберегать дочь от Патриции, это был сигнал беды. Он не позволил Патриции подойти к кровати, почти отодвинул ее.
— Джейн хочет, чтобы это сделала Адела.
Патриция ушла к столу дежурной медсестры, теперь уже не сомневаясь во враждебности Виктора. «Почему этот человек так жутко ко мне относится?» — думала она. Видимо, очень волнуется за дочь. Набирая в шприц валиум, чтобы вколоть его Джейн, она сказала Эмили:
— По-моему, Джейн нужно не валиум вкалывать, а дать ей отдохнуть от собственного отца.
Уже в палате, проходя мимо Виктора, она едва сдержалась, чтобы не вонзить в него шприц (позже она сама со смехом рассказала об этом).
Узнав о тяжелом состоянии Джейн, Эмили стала думать, как ей помочь. Непрерывная толчея в палате больного создает атмосферу кризиса. Больного только сбивают с толку все новые и новые лица. Поэтому медсестры, в которых нет особой необходимости, появляются постепенно, одна за другой. Эмили чувствовала себя виноватой: боли не отпускали, а ведь прошло уже несколько часов. Это казалось поражением.
К пяти часам вечера Джейн пришла в отчаяние. Она отказывалась глотать лекарства. Доктор Браун и Элизабет стояли у кровати, беспомощно глядя, как она выплевывает микстуру.
— Это не поможет, — кричала она сердито. — Не буду глотать. Дайте мне то, что было раньше! — Она говорила о том лекарстве, которое облегчило ей боли во время переезда.
— Но это та самая микстура, вы привезли ее с собой, — уверяла ее Элизабет. Ее забота, желание подбодрить не доходили до Джейн, и она горько плакала.
— Нет, не та, не та, — повторяла она, стараясь отвернуться, но боль в шее не позволяла это сделать. — Я хочу домой. Мне так больно, эта боль не уходит… Я ненавижу ваш хоспис…
— Подождите-ка, — сказал доктор Браун, — я принесу флакончик, и вы убедитесь, что это та самая микстура.
Он ушел и принес бутылочку с прозрачной жидкостью и пустую мензурку. Налив дозу, он предложил ее Джейн. На сей раз она выпила без звука.
Микстура не помогла. Доктор Браун, не очень опытный в работе хосписов, дал Джейн столько морфия, сколько считал безопасным, и даже это было большой дозой. Элизабет, сестра с многолетним стажем, считала, что Джейн надо было дать еще большую дозу с самого начала.
Позже и другие согласились с этим и честно признались нам, что допустили ошибку.
В этот первый вечер комната Джейн была настоящей больничной палатой. Окна были зашторены, но ни полумрак, ни валиум, ни другие болеутоляющие средства не помогали. Девушка не могла заснуть. Адела, которая ей нравилась и которой она доверяла, — ушла, закончив дежурство, Элизабет тоже ушла. Теперь Патриция взяла все в свои руки. Доктор Меррей, вчера внушивший Виктору такую надежду, пока еще не появился. Мать, брат и племянник вернулись в Дэри-коттедж на ночь, оставив отца наедине с Джейн.
Виктор чувствовал себя неуверенно и нервно. Неужели снова одно из тех бесконечных дежурств, когда он ждал врачей, а они не появлялись, а если и появлялись, то проносились мимо с очень занятым видом, бросая на ходу слова утешения — чаще всего бессмысленные?
Джейн беспокойно зашевелилась. Потом открыла глаза и сказала сердито:
— Мне хотелось бы заснуть. Этот твой врач — он когда-нибудь явится?
Отец подумал, что, видимо, зря вселил в дочь слишком большие надежды на доктора Меррея и этот хоспис. Ее раздражение не проходит. Мы убедили ее, что этот врач спасет ее от боли, но где же он сейчас, когда он так нужен? Ее охватила злость из-за бессмысленного переезда. Как правило, пациенты стараются не показывать своей злости врачу, от которого зависит их выздоровление, но, видно, его дочери уже все равно.
Виктор предпочел бы, чтобы дочь избрала его в качестве мишени, поскольку ей явно был нужен болеотвлекающий объект. Тихие разговоры, полные взаимопонимания, которые они вели дома, давно прошли. Во что бы то ни стало надо дать ей передышку от боли, снова овладевшей всем ее существом. Джейн должна умереть спокойно, в этом смысл переезда в хоспис.
Скоро, сказал он дочери, все будет не хуже, чем было дома, и даже лучше. Он говорил тихо, стараясь убедить. У нас с тобой еще столько разговоров впереди, столько воспоминаний. Но Джейн не желала разговаривать. Она злобно посмотрела на отца:
— Опять болтовня, болтовня… Куда она нас заведет? Если бы они могли снять эту боль! Неужели не могут? Неужели не могут?
Нужно немножко потерпеть, убеждал ее отец. Медики будут пробовать разные средства, прежде чем найдут, что ей помогает. Но Джейн уже устала от этих заверений. А боль была реальностью. Она была в ней, и, хотя Джейн гнала мысль о смерти, ее тень омрачала все вокруг.
— Который час?
— Наверное, скоро семь. Точно не знаю.
— Ты когда уйдешь домой?
Отец испуганно посмотрел на дочь: она хочет от него избавиться? Опять уходит в себя?
— А как ты хочешь, Джейн?
— Ты сказал, что здесь будут обо мне заботиться. Не сомневаюсь. И сказал, что можешь навещать меня в любое время, здесь нет часов свиданий. — Дочь говорила медленно, словно обдумывая каждое слово. — Здесь к родственникам хорошо относятся, не то что в больницах, правда?
— Да, Джейн, ты сама можешь назначить часы посещений. — Виктор вспомнил, как она прогнала их из больницы.
— А сидеть можно сколько захочешь?
— Да хоть весь день.
— А ночь? — Теперь он понял, куда она клонит. — Эти ночи, такие длинные, такие страшные. Еще эти мысли, эти кошмары. Мне иногда бывало так страшно, когда лежишь совсем одна. — Она заговорила быстрее. — Я не хочу оставаться одна. Обещай, что я не останусь. Обещай!
— Джейн, мы не оставим тебя, не оставим, — твердил отец, склоняясь к ее лицу. Может, она и не хотела говорить о смерти, не хотела говорить сейчас или с ним, но ясно было, что она о ней думает.
— Мне сказали, что один из нас всегда может остаться. Здесь даже есть комната для родственников. Вот прямо сейчас пойду и проверю.
— Нет, папа, не уходи. Начинаются кошмары, не бросай меня.
— Как, никогда-никогда? — Он с улыбкой процитировал слова из оперетты Гилберта и Сулливана, ставшие семейной шуткой.
— Да, никогда, — ответила дочь быстро, и в глазах ее отец увидел страх.
Он нежно взял руку дочери и почувствовал, как она холодна. Как ему хотелось передать частицу своего тепла дочери. И отец торжественно поклялся:
— Ты никогда не будешь одна. Я или мама всегда будем рядом с тобой. Или Ричард, пока он в Англии,
